Викул наблюдал за тем, как Крапива крутит пустую склянку. Лунный отсвет, мелькающий на ее боках раздражал его. А может, разговор о Морошке? Лишь неглубоко коснулся он ее, обличив лишь малую часть своей истории и своих чувств в слова, а рана за грудной клеткой, пошибче той, что оставили на лбу, разгорелась так, словно он в нее ткнул раскаленным клеймом.
Он презрительно скривил губы и дернул шкурой, как от неприятного прикосновения. Неприятным было то, что в словах Крапивы можно было углядеть здравый смысл, и тем отчаяннее ему хотелось с ними спорить:
- Заставить... - повторил он с едва заметным рыком, - если бы она не хотела, она бы нашла способ... подать мне весточку... уйти тайно... сказаться больной. Что-нибудь...
Нет, он не хотел никаких оправданий для Морошки. Он хотел ненавидеть ее, распалять эту ненависть в своей груди, будто капая смертельным ядом на воспоминания о днях, в которые он поверил. Викул отравлял себя собственной злостью, накачивал болью, чтобы после, с холодной головой, найти способ вернуть эту боль Морошке. И он не желал слушать никаких Крапив, и точно не хотел чувствовать, как тихие слова волчицы проникают вовнутрь, остужая его гнев:
- Нет! - крикнул он так, что птицы поднялись в воздух. Быстро оглянулся на беседующих неподалеку Никто и Чеслава, и продолжил тихо и зло, - нет, ты не понимаешь. Это был план. Коварный и продуманный, сначала и до конца! Ложь, все ложь, все что она... - он сбился, поглядев на Крапиву. Сам не знал, что остановило его фразу, может, не хотел он пускать незнакомую черную волчицу так глубоко в душу, где Морошка, смеясь, называла его своим месяцем, - не важно. Она победила, и я бы сам не придумал мести изящнее. Позволить княгине убить меня, даже той казнью, которую Яробожьи выдумали для черноустов - это слишком мелко. Я бы мучился сильно, но недолго, пока жажда крови не погубила бы меня. Освободить... - он прищурился, потянув лапы, прицокнул языком, словно смакуя месть Морошки на вкус, - жалкого, клеймленного, потерявшего силы, и отпустить жить - вот, что она задумала. И ее несомненно порадует, что я сам буду стараться продлить дни своих мучений, потому что захочу выжить. Непременно выжить и вернуться за ней. А значит пройду через все, что мне приготовила эта паршивая жизнь, - он едко и негромко рассмеялся, - через отвыкание от крови, через унижение, когда такие волчицы как ты могут переступить через меня, как через полено, и такие волки как он, - Викул кивнул в сторону Чеслава, разговаривающего с Никто, - могут прийти и впиться мне в загривок, как какому-то скоту... И хуже всего то, что скорее всего, - поглядел на Крапиву горящим, блеснувшим внезапным весельем взглядом, - я сдохну от случайно встреченного напыщенного яробожьего переярка, который, только увидев мое клеймо, несомненно возжелает совершить подвиг. Или от навьей твари. Или от лапы кого-нибудь из моей семейки. Сдохну, так и не дотянувшись до нее... И об этом она тоже знает. Мое слово перестало быть твердым, потому что я больше не могу исполнить его. Любая моя угроза теперь так же глупа, как лай лисицы, наступившей себе на хвост.
Он криво ухмыльнулся, замолкнув и уже не обращая внимания на боль в клейме. Собственная речь, против ожидания, не распалила его, а сделала вялым и измученным, словно все, что произошло с ним сегодня, вернулось и навалилось разом. Он никогда не бывал больным, и это состояние пугало его. Он тяжело положил голову на передние лапы, чуть дрожащие от слабости.
- Горы, - сонно пробормотал он, и солнечное ослепляющее свечение Рассветного Плато поднялось перед его взглядом. В день своего посвящения, он был согрет надеждой на то, что ему позволено будет оскверниться. Какая забавная ирония, - да... горы.
Внезапно ему представилось, как он забирается все выше и выше, в продуваемую всеми ветрами каменную пустошь. Ему хорошо и прохладно, не жжет нутро после Кровь-Реки и клеймо приятно овевает свежестью. Он останавливается, подходит к краю и смотрит с высоты на все это опротивевшее Чернолесье, на болота, которые с Острых скал кажутся лишь смрадной черной мушиной точкой. На дубравы Яробожьих и на ельники Сумеречных, растерявших свое величие, как и все иное. Все они только муравьи у лап каменной громады, у его, Викула лап. Он улыбнулся, почти счастливо - может, об этом чувстве говорила тогда Морошка? Но тут же нахмурился, не открывая глаз:
- Горы... Я пойду в горы. Только бы сейчас поспа...
Он уснул, не договорив фразы, не слишком беспокоясь ни о безопасности, ни о том, что вместо подстилки под ним - голая и жесткая земля.

Подпись автора

аватарки от Мораны, Вороники и меня :З

когда ты был мал, ты знал все, что знал, и собаки не брали твой след. теперь ты открыт, ты отбросил свой щит, ты не помнишь, кто прав и кто слеп. ты повесил мишени на грудь, стоит лишь тетиву натянуть. ты ходячая цель, ты уверен, что верен твой путь.

но тем, кто не спит, не нужен твой сад, в нем нет ни цветов, ни камней. и даже твой бог никому не помог, есть другие, светлей и сильней. и поэтому ты в пустоте, как на старом забытом холсте: не в начале, не в центре, и даже не в самом хвосте.

викулу от дека, видимо с любовью

кто в болоте? а, это Викул
он всё время там, пакость, лежит
но не слушайте, дети, посул
его слово - отрава во лжи

не ходите в болото к нему,
он нарочно сидит там и ждёт...
вот сейчас я морошку веду,
а он ей гад бочок отгрызёт

викулу от морошки, точно с любовью

А там Викулушка живет
Он кровушку мою не пьет.
Он черноуст порядочный
И чуть-чуть загадочный хд

Раскаяние - самая бесполезная вещь на свете. Вернуть ничего нельзя. Ничего нельзя исправить. Может, боги и не слепы, но они равнодушны. Выпуская своих детей в мир они позволяют им предавать, убивать, воровать и насиловать, потому что иначе мир был бы... чище, светлее, ярче? И что в этом плохого? Да к черту тот мир, где грязи и без болот по самое горло, где властимущие остаются безнаказанными за свою зависть и гордыню, где сильный пожирает слабого, потому полон алчности и спеси, где безбожники кормятся праведниками, которые, порой, лишь выдают себя за них...

"Какая разница, что подумают мои дети, если их никогда не будет", - Лихарь скривил губы в улыбке, однако промолчал, изредка водя острыми ушами из стороны в сторону. - "И хорошо, что не будет. Их никто не сравняет с землей только за то, что они есть".

Все же будучи ведуном, он также никогда не планировал заводить детей, более того, положил сознательную часть жизни на стремление к науке и признанию, а в итоге не добился и их по воле напыщенного старого индюка, который, поговаривают, так и греет место волхва, занимая верхушку Скрытников своими родичами. Такими же бестолковыми, как и он, пожалуй, раз до сих пор его терпят.

И счастье алого волхва, что на свете есть волки, еще зовущие его Чеславом, еще способные вразумить Лихаря не сотворить что-нибудь страшнее смерти, страшнее Кровь-Реки или кары богов. О, как много идей хранил черноуст, порой они мучили его, вгрызаясь в мозг, точно голодная стая крыс. Он не мог забыть, пережив предательство, и только выдержка, сто крат сильнее сдерживаемой жажды, позволяла ему сохранять рассудок.

Лихарь раскаивался - и в том, что убил сестру, и в том, кем стал, и в том, какие деяния вынужден совершать. Разве что в убийстве безбожников не каялся, если они вдруг попадались на клыки его кадавра - туда им и дорога - сдохнуть от собственных чар, обращенных против. Но что толку? Что он или Никто - или кто бы то ни было - вообще знает о мотивах поступков, и о том, что такое настоящая вина и раскаяние? Черноуст прикрыл глаза и глубоко вздохнул, слушая волчицу. Он не отрицал правдивости ее слов, не насмехался над убеждениям и, более того, многое старался брать на веру, отказавшись от той же мести, но, пожалуй, еще не набрел на нужную тропу. Не хотел? Или не время? Еще и кровь эта теперь. Она горчила на вкус.

- А если я скажу что-то вроде: мне легче будет, если ты прекратишь давать кровь всем подряд и звать в нору всякий сброд, - Лихарь спародировал ее суровую интонацию чуть ранее, - ты ведь не послушаешь, не поддашься на провокацию. С чего тогда мне тебя слушать?

Он сменил наигранную строгость веселой ухмылкой и дернул ухом в ответ на внезапный крик.

- Ммм... Орущий черноуст. Навевает мысли о старых добрых временах, - Лихарь расхохотался, поднимаясь. Лапы слушались охотнее, после глотка крови реакция стала чуть лучше и мысли не текли сквозь затуманенный разум. И усталость не тревожила, Лихарь вполне мог вернуться к Острым Скалам и прилечь на родной лежанке где-нибудь под утро. Мелочи перехода из стадии голодного черноуста в сытого - он мог долго бродить на границе между двумя состояниями, закаленный жаждой. Интересно, сколько продержался бы серый? Ах, не будь он гостем Никто, Лихарь бы проверил. - И что у тебя за ученица такая? Доводит беднягу до криков. Или ты меняешь методы исцеления?

Теперь если уйдет, то никогда не узнает, что же там приключилось. Лихарь кивнул себе мысленно: пускай Никто думает, что победила, чего ее огорчать, а ему в удовольствие понаблюдать за болотной тварюшкой вне естественных условий обитания. Без оков и принуждений. Сам явился, и ежели не помер, пусть на благо распаленному любопытству бывалого ученого поработает.

- Пойдем уж. Придумаем, как уместиться. А темноты я не боюсь, - сказал тихо. - меня тревожит нехватка света.

И развернувшись, направился к логову неспешной походкой.

Отредактировано Лихарь (11.12.2024 16:18:47)

Подпись автора

дыши, дыши глубже, движения резче       
запоминай лучше,  куда пробить легче
не дай занять зверю  в твоей душе место
и только ты знаешь, что там уже тесно.

Крапива сердито дергала траву, какая попадется, вымещая навалившуюся досаду. Волчица почти физически ощущала отголосок негодования, выражая это резкими движениями - Брат Древних не прославил себя святыми деяниями и заслужил кары Яробожников. Таким, как он, ее чуть не сдали Коршуны, для таких, как он, Крапива просто зубочистка, таким, как он, нельзя верить. Она зарубила это на носу раньше, чем научилась есть мясо. Черноусты - опасные типы, и все инстинкты прежде подсказывали держаться от них подальше.

Но ведь Викул уже не черноуст. По крайней мере, Крапива убеждала себя в этом. Кровь-то он, конечно, пьет, но Никто сказала, что бояться его не нужно, и выходит так, что Брат из Древних теперь просто волк, над которым повеселились боги. Подбросили ему волчицу из стаи Яробога. Шутник Всеотец... Крапива не знала, что за девица такая в душу извергу залезла, раз он теперь так сокрушается. Предала говорит, а сам брата ее убил похлеще, чем Коршуны мамку с папкой, так еще, наверное, и закусил им, как зайчиком, а теперь жалуется, что неискренне-то любить вздумала. Крапива издала смешок, складывая травы в общую кучу. Однако ж попалась ему, значит он ей и распоряжался по праву победителя. Чести-то на болотах немного, а чужаки либо живые подневольные, либо скот, и только дурак этого не знает. Выходит дура была волчица, раз попалась, и умная, раз самого Брата прижала. А может приворожила? Вот он и сходит с ума, и орет на весь лес. Надо у Никто противоядие попросить глядишь, отпустит.

Крапива уж и не знала, что думать и в какую сторону метаться. История была интересной, и черная пообещала себе в ней разобраться, если Викул согласится рассказать в подробностях. Хотя бы за то, что не оставила спать на улице, в конце концов!

Тут Никто подоспела. Тоже траву собирает. Волчица хотела спросить зачем, но заметила у логова Чеслава и обреченно вздохнула. Все-таки простила его сердобольная старушка или не обижалась вовсе, но его присутствие напрягало все нервные клеточки. В отличие от Викула, Чеслав оставался кровоглотом и его безопасность гарантировалась исключительно доверием Никто. Это доверие не подводило пока. Крапива тряхнула головой. Еще чего... Доверять. Если Никто Чеслав не покусает, так есть еще они с Викулом, к которому он уже приложил зубы. Нет ему доверия.

- А мне откуда знать, - Крапива пожала плечами, состроив рассеянную мордашку. - Я с самого начала говорила, что он дурной какой-то. Я ему крови, а он сопротивляется. Я ему шутки, а он не смеется. Думала расспросить, откуда он, а он как давай орать. И отрубился.

Волчица хохотнула, загребая лапами собранные травы. Они душисто пахли, но в отличие от ее согретой светом лежаночки, были холодными, и Крапива на минутку пожалела, что отдала свое место черноусту. С другой стороны - он и так натерпелся.

- Пришлось место уступить, а то хилый он какой-то. Из черни черноустовой, наверное, - Крапива скривилась, будто одно упоминание болотных жителей могло привести к несварению. Захочет, пусть сам остальным рассказывает, а она сделает очень удивленный вид.

- Спать пора, - волчица широко зевнула против воли. - Ну и ночка. Никогда черноустов так близко не видела, а тут сразу двое... Бывает же.

Волчица подняла охапку трав магией, - они полегче взрослого волка, - и вприпрыжку поспешила к логову, вильнув черному черноусту на прощание хвостом. Пусть сидит на улице - если кто и придет, так мимо такого охранника без спросу не проскочит. Он один-то как мара на вид, так еще и с сюрпризом. "Хорошая собачка", - сказала бы Крапива, будь в их мире собачки, и завалилась спать в норе мордой ко входу.

Подпись автора

новенькой подводкой я накрашу себе стрелочки,
самая красивая приду на перестрелочку

подпись и ава от мораны

Часть ночи он не спал, взбудораженный выпитой кровью и готовый сворачивать горы. Ничего не бодрило голодного черноуста сильнее перекуса - Лихарь даже порывался уйти, оставив тепло любезно предоставленной лежанки, но сон брал свое, и черноуст расслабился, уложив голову на скрещенные лапы. Он, привыкший к могильной тишине пещеры, рассчитывал, что его разбудит копошение проснувшихся в норе или приглушенные голоса, но вместо этого уши дрогнули на переливающийся колокольчиками смех. Приоткрыв глаза, черный растерянно заозирался. Смех был звонкий, девичий, и Лихарь подумал, что его разыскала Извика, но, продравшись сквозь сонливость, различил незнакомые переливы в голосе и плеск воды.

Лихарь толком не мог разглядеть, кто же резвился там, в ручье. Обладательницу задорного смеха надежно загораживали кустарники, но стоило черноусту приподняться, как краем зрения он ухватил сверкающую рыжую шерстку, мелькнувшую над зарослями. Кто бы она не была - она не скрывалась. Лихарь попытался угадать, знает ли этот голос, но на ум ничего не приходило, зато радостный смех невольно заражал собой. Волк улыбнулся, гонимый желанием узнать, что же развеселило волчицу вблизи логова отшельницы.

Лихарь, пригнувшись, подобрался поближе, выглянув из зарослей и ощутил себя мелким воришкой или совсем юнцом, подглядывающим за понравившейся самкой. А посмотреть было на что: у ручья плескалась молодая рыжая волчица и так беззаботно ей было, и так хорошо, что весь мир обязан был остановиться, чтобы полюбоваться ею. Брызги летели во все стороны в предрассветных лучах солнца украшая воздух росчерком радуги. Лихарь опустился на живот, не мешая радости волчицы, и на миг помыслил присоединиться к ней и все же узнать, что стало причиной ее бесконечного счастья. Рывком поднялся и в один прыжок предстал перед ней.

- Какой дивный смех. Услада для ушей, - сказал Лихарь мягко, вкрадчиво, будто наваждение боялся спугнуть, и приблизился, склоняя голову на уровень плеч и изучая красавицу исподлобья, - Не жрица ли ты Смутьянки, раз прелестью своей украшаешь столь хмурое утро? Или сама богиня из чертогов мужа сбежала, чтобы в сердцах смертных наводить беспорядки?

Лихарь принюхался. Волчица пахла Кровь-Рекой и чем-то очень знакомым. Он обнаружил, что за ней тянется тонкий шлейф гнили, сладкий и тошнотворный,  приглушенный недавним купанием. А это уже интересно. Ноздри подрагивали в попытке вызнать о волчице что-нибудь еще: противный запах мертвечины смешался с сильным запахом дубравы, и Лихарь не с чем бы его не перепутал. Яробожья волчица. Местами вода не успела отмыть ее от крови, и это подчеркивало в гостье нечто свирепое и интригующее.

- Пожалуйста, - протянул черноуст, склонив голову на бок, - Скажи, что ты к Никто. На худой конец к вредной бандитке. Или ко мне, - он вильнул хвостом и ухмыльнулся, добавив с наигранной печалью: - Не к клейменному же. Он тебя попросту не достоин.

А ведь жаль, если к нему. Буквально вчера Лихарь пообещал выпотрошить все, что серому дорого, если он вдруг к черноречи вернется. А может, она ему вовсе не дорога? Тогда, конечно, никаких проблем. В конце концов, она могла просто проходить мимо и порадоваться славному ручейку.

Подпись автора

дыши, дыши глубже, движения резче       
запоминай лучше,  куда пробить легче
не дай занять зверю  в твоей душе место
и только ты знаешь, что там уже тесно.

Викул спал тяжелым беспокойным сном. Когда тот одолевал его, он проваливался, словно в бездну, наполненную пляшущими огнями: рыжим мехом Морошки, раскаленным от ядовитого отвара, шипящим, почерневшим и обугленным клеймом, всполохами закатного неба, алой Кровь-водой. Когда же он просыпался, вырывался из глубины, жадно глотая воздух всей пастью - то обводил мутным взглядом белеющую в углу спину Никто, черный мрак шерсти Крапивы и Чеслава, дремавшего у входа и заграждавшего беспокойный лунный свет, и странно успокаивался. Он мог не пережить эту ночь, и вполне осознавал это, но почему-то находил умиротворение в том, что будет не один в свой смертный миг. Викул смотрел на Никто, которую мог бы разбудить, и она бросилась бы ему на помощь, на Крапиву, которая глядела бы наверняка испуганно и сочувственно, даже на Чеслава, который вряд ли упустил бы шанс сопроводить его уход какой-нибудь язвительной шуточкой, и снова смыкал веки, утешенный их близостью. Это давало ему сил на еще несколько часов в гнетущем вяжущем мраке.
Ему никогда не приходилось спать в такой большой компании, даже если была нужда переночевать с Коршунами или соратниками во время охоты или вылазки, он держался обособленно.
Эта же нора была, пожалуй, тесна для стольких волков и вряд ли хоть раз размещала в себе такое количество гостей. Чеслава, спящего у самого выхода, в принципе можно было не брать в расчет, однако и трое расположившихся внутри занимали большую часть места. Воздух был согрет не только чарами, но и тихим дыханием спящих, однако с ручья, журчащего почти у порога, прилетало ровно столько ночной прохлады и влажности, чтобы не стало слишком душно. И здесь Викул чувствовал себя в безопасности - ощущение, абсолютно незнакомое ему. В краткие моменты бодрствования, отдышавшись после очередного полубреда, он переставал о чем-либо тревожиться, даже о новой встрече с кошмаром.
Перед самым рассветом кошмары будто отступили, и сон стал иным. Ему снилось то самое логово, в котором он спал сейчас, только теперь он бодроствовал. Перед ним сидела Никто, остальные же дремали на своих местах:
- Просыпайся, - удивительно отчетливо сказала она, - к тебе пришли.
Викул открыл глаза таким бодрым, словно и не спал до того. Поглядел на Никто - нет, она лежала там же, где он видел ее вечером. Только казалось ему - или кто-то щекотнул до того его нос хвостом? Он тихо зевнул и огляделся.
В нору уже проскользнули золотистые солнечные лучи, и Викул почувствовал себя неожиданно хорошо. Он еще был слаб, и осознавал это, но то была слабость выздоравливающего. С солнечным светом пришли надежда, азарт и желание выжить.
Мрачная фигура Чеслава загораживала большую часть солнца, бросая длинную тень на землистый пол. Викул недовольно поморщился, и раскрыл было пасть, чтобы отпустить какую-нибудь колкость, но поглядел на безмятежно дрыхнущую Крапиву и промолчал. Принюхался: в нос ударило множество запахов. Травяной, и слегка сыроватый земляной самой норы. Запахи Крапивы, Никто, Чеслава - чуть подвыветрившийся, и... Сомнения не было: он чуял этот запах десятки раз, в особенности - когда она купалась в море, как, например, в тот вечер пиршества, сладкий запах ягод, причудливо мешавшийся со свежестью дождя. Значит, тот силуэт у входа? Он прищурился, приглядываясь. И вздрогнул, узнав.
Несколько мгновений он молча смотрел на Морошку, стиснув зубы, чтобы не позволить ни единому звуку сорваться с языка, потому что он боялся, что звуком этим будет беспомощный стон.
Теперь, когда она была рядом, Викул будто бы растерял всю свою злобу и снова оказался чудовищно безоружен перед одной мыслью о том, как она нужна ему. Он был готов простить ей и предательство, и клеймо и приговор, только бы снова окунуться в рыжую шерсть, только бы снова согреться в ее тепле. И ненавидел себя за это.
Дернув уголком губ, он поднялся, и прошел мимо, наружу, нарочито осторожно переступая через лапы спящих, собрав для этих нескольких шагов все имевшиеся у него силы - и те, которых не было, чтобы, оказавшись рядом, не коснуться мордой ее шеи, то ли для объятий, то ли чтобы перегрызть глотку.
Викул выбрался наружу, огляделся, на этот раз и в самом деле увидел неподалеку Чеслава, и, отойдя от него как можно дальше, сел под раскидистым деревом, чьи ветви нависали над самой водой Кровь-Реки. Сейчас ее волны не вызывали у него отвращения, он был слишком сосредоточен на той, что оставил за спиной:
- Зачем пришла? - спросил он хрипло и тихо, не сомневаясь, впрочем, что Морошка его услышит.

Подпись автора

аватарки от Мораны, Вороники и меня :З

когда ты был мал, ты знал все, что знал, и собаки не брали твой след. теперь ты открыт, ты отбросил свой щит, ты не помнишь, кто прав и кто слеп. ты повесил мишени на грудь, стоит лишь тетиву натянуть. ты ходячая цель, ты уверен, что верен твой путь.

но тем, кто не спит, не нужен твой сад, в нем нет ни цветов, ни камней. и даже твой бог никому не помог, есть другие, светлей и сильней. и поэтому ты в пустоте, как на старом забытом холсте: не в начале, не в центре, и даже не в самом хвосте.

викулу от дека, видимо с любовью

кто в болоте? а, это Викул
он всё время там, пакость, лежит
но не слушайте, дети, посул
его слово - отрава во лжи

не ходите в болото к нему,
он нарочно сидит там и ждёт...
вот сейчас я морошку веду,
а он ей гад бочок отгрызёт

викулу от морошки, точно с любовью

А там Викулушка живет
Он кровушку мою не пьет.
Он черноуст порядочный
И чуть-чуть загадочный хд

Сердце встрепенулось, забилось робко и учащенно, стоило Морошке поймать его леденящий взгляд. Живой. И это все, что было важно ей и ради чего она проделала весь этот путь. Раздираемая отчаянием и надеждой, готовая на все, что он ей уготовил, ведунья поднялась ему навстречу, но он прошел мимо. Она желала остановить его, преградить дорогу, поймать печальный, полный гнева и разочарования взгляд, но все, на что хватило хваленой решимости - прижать покорно уши и склонить голову. И до того естественной показалась эта реакция, будто боги с рождения вложили в волчицу ласковую покорность и смирение, способные смягчать его порывы, обтекать острые углы и принимать его таким, какой есть.

Морошка не шелохнулась, следя за ним до самой Кровь-Реки. Им нужно отойти, чтобы не тревожить остальных, поняла она. Оглядела каждый изгиб, каждую рану под коротким мехом, и глаза заблестели от слез, и душа рванулась следом, зашагала рядышком, не высовывая головы из-за остроугольного плеча. Как на болотах, где он был единственным источником тепла, защиты и радости, где было все, кроме бесконечной скорби, затопившей Морошку в эту минуту. Не ценила глупая, все-то беды свои лелеяла. а теперь и слов не находила. Лучше бы сгинула от болезни или цветок приняла - знала бы раньше, что исцелять умеет, - и дальше бы жили. Она его, и он, не признающий себя ее, но уже ставший неотъемлемой, неотделимой частью. Все угрозы его, все насмешки казались ныне мелочью перед самой страшной опасностью - потерять его.

- Зачем пришла? - спросил он сокрушенно, и в горло сдавил предательский ком. Вся радость утекала в землю, обнажая бесконечное сожаление. Убедилась Морошка, что живой, а жизни в нем и нет будто. Не Викул говорил с ней, казалось, кто-то совсем чужой. И понимала ведунья, что прежнему доверию между ними не быть, и собрались они, чтобы оплакать потерянное теплое чувство. Как бы не убеждала себя волчица, что в силах взрастить новое, а больше всего боялась, что это нужно ей одной. И не могла винить Викула за жажду мести и неприязнь - он имел право ее ненавидеть.

Морошка нахрабрилась и собралась пойти за ним, как вдруг рядом присел черный волк. Ведунья замерла, не зная, что от него ожидать, но чуть отпрянула в растерянности, когда его морда, сверкающая алыми глазами, оказалась слишком близко к шее. Жест странного незнакомца отпугивал, как и слова, сказанные не в пример заботливо. Кто он такой? И что знает о традициях черноустов? Почему вдруг решил, что ее волнует его мнение? А взволновало ведь... Волчица растеряно поглядела на берег, взвешивая услышанное. Неужели Викул хочет вернуться к черноустам? А с чего взяла, что не хочет? Власть, сила, кровь - это же весь Брат Древних. Но насколько проклятье скажется на его ослабевшем организме? Чего будет стоить обряд помимо ее бедовой чудесной головушки? Ей захотелось, чтоб незнакомец заткнулся, сорвать на нем все негативное, что не выместила на Кровь-Реке, но так ли хорошо затевать скандал из ничего? Вдруг волк предупреждает не со зла и взирает на ситуацию с вершины собственного холма. Пусть там и остается...

- Кто бы ты ни был - помолчи. Ты ничего о нем не знаешь, - Морошка не отчитывалась перед стаей, сделав свой выбор, а перед одиноким преступником у норы Никто и вовсе не обязана.

Ее раздражал сам факт, что кто-то будет за ними наблюдать. Пусть даже увидит ее слабость и покорность перед карой возлюбленного, но не могла допустить, чтобы знали о его надломленности, которую Морошка ощущала всем естеством. И все, чего хотела, это укрыть его собой, зализать рваные раны, - и телесные, и душевные - срастить переломанные чувства, исправить, залатать, починить - хоть что-то, от чего перестанет надрываться сердце.

Она сократила разделяющее их расстояние, и пусть шла медленно, а неизбежность накатывала с каждым движением, и сопротивляться ему было так же бессмысленно, как наступающей грозе. Морошка бесстрашно остановилась позади, притихла, смеряя спину волка и прикусила язык, едва не позвав его так, как привыкла. Пожалуй, она не имела права звать его вовсе...

- Я пришла... - Не находя слов и в силах сказать так много, только бы не молчал в ответ, не пугал гнетущей пустотой посреди тишины, Морошка сделала шаг, уткнулась носом между его лопаток, вдохнула знакомый, такой родной и желанный запах и задрожала. Она так долго этого ждала и так долго гнала от себя, что теперь и не знала, как отстраниться и уйти, не получив наказание за это. - Раскаяться... - и прильнула к его спине грудью, обвила лапами, стиснула крепко, но так, чтобы не навредить, зарылась лбом в серую шерсть, одного страшась, что оттолкнет и останется между ними только сокрушающая горы бессмысленная ненависть. - Желание ты мое запретное, влечение порочное, нет мне прощения. Кусай, рви, злись, коль душа просит. Не молчи только. Не молчи...

Отредактировано Морошка (16.12.2024 09:38:49)

Подпись автора

любовь моя всегда выходила мне боком
                    ножом, подставленным к горлу
                                                            еще не больно, но страшно выдохнуть

"Месяц мой," - кивнула мысленно и слова, прежде привычные, прозвучали так горько, что проговорить их не было сил. Морошка слушала, прикрыв глаза, считая удары его сердца, будто это могло замедлить миг, когда он отстранится и осыпет ее бесконечной ненавистью. Он не оттолкнул, но поднялся, и Морошка не решилась его удерживать. Как тут удержишь против воли. Соскользнули лапы с боков, и осталась волчица сидеть, к груди прижимая холодную пустоту, холоднее, чем та, что излучал Викул. Ее страшилась больше всего.

Выслушала его целиком и полностью, так и не улыбнувшись. И на клеймо посмотрела, и на шею, и на губы, что Слово шепнули опрометчиво и легко, и сильнее в груди все сдавило.

- За что же мне тебя ненавидеть или презирать? - прошептала мягко в ответ на буйный нрав. - Ты причинил мне горе. Но разве не так между нашими стаями и между нами было? Да, я злилась. Убить тебя хотела и себя тоже, потому что плен в радость только тому, кто пленил, и ты прекрасно это знаешь. Ты... - она сглотнула ком в горле и стиснула зубы. Обещала себе не вспоминать, не тревожить болотную муть, не плодить новых бед и разногласий - хватало и того, что есть. По горло. - Ты же понимаешь, что пленник на любую уловку пойдет, чтобы жизнь себе сохранить, чтобы... - Морошка стиснула губы и почувствовала странное облегчение. Не потому ли пришла, что поблизости нет самого главного страха? - ...чтобы не доставаться Младшим. - дыхание перехватило, стоило мысль озвучить. - Вот и была ласковой и кроткой, чтобы нравиться тебе. Думала, раз уж могу любовь дарить, то дарить ее от души, чтобы перед собой честной быть и перед богами. Они мне долю такую отмерили, и смирена я перед ними. И лучше с тобой одним, - пусть и любовницей, но желанной, - нору делить, тебя одного кровью поить, с тобой ночи коротать... И пусть не от всего ты мог меня уберечь, но мне было с тобой хорошо... И не смей думать иначе! - голос сорвался на крик и шерсть по спине поднялась дыбом. - Если бы ты меня не отпустил, я бы и умерла там, с тобой, и жил бы ты себе дальше спокойно...

"А лучше бы так," - подумала Морошка, глядя на Викула, но будто мимо. Она была не здесь, а на опушке, где умоляла не прогонять ее. От слез глаза заблестели.

- Виновата я перед тобой, но не в том, что ложью опутала. Не было лжи, хоть убей, не было, - она отступила на шаг, будто он ее ударил. - В том моя вина, что запуталась, испугалась, уговорам княгини поверила... Сам уж понял поди, она у нас, что патриарх - у вас, властью своей распоряжается. Против воли пойдешь, жизнь в стае не мила станет. Вот и привела их... - Морошка виновата склонила голову. Слова взвешивая, обдумывая, чтоб сгоряча не рубить да не сказать лишнего, аккуратно, мягко. - Но клеймо, раны, силы - не беда. Главное, что ты жив, - она нахмурилась, лапами его голову обхватив, но чтоб поближе взглянуть. Мазь подействовала неплохо, ожог хотя бы не загнил, но нужно время, чтоб как следует все срослось. Посмотрела и отпустила. - Сплетем повязку, как ту... из трав. И никто не догадается, что ты клеймен. А раны стягиваются, шрамы зарастают - сколько я таких вылечила, тебе ли не знать. Травами ли, заклятьями - всякую хворь приговорить можно. Ты одной кровью питался вот и не знаешь ничего. Смотри, - она выставила вперед правую лапу, демонстрируя рану от зубов кадавра, Его кадавра. Но и в том упрекнуть не смела - за дело он ее изранил. - Вчера утром было, а уже не болит.

Морошка лукавила, иногда рана ныла, но и дней-то прошло совсем ничего.

- Это тебе все и сразу подавай, но подумай только: нет в нас разницы. Что на болотах, что здесь сегодня живем, а завтра нет, если за спиной ничего надежнее собственной норы. А хочешь в стаю, так порядкам подчиняйся, заведено, мол, так, - она глубоко вздохнула. - И сказала я, зачем здесь: прощения молю, Викул. Хочешь, прости, хочешь, прогони, хочешь убей - перед тобой моя вина,  и твоей воле покорна буду.

Подпись автора

любовь моя всегда выходила мне боком
                    ножом, подставленным к горлу
                                                            еще не больно, но страшно выдохнуть

Если каждое ее слово для него теперь ложь, если каждое прикосновение - не в радость, то о каком счастье идет речь? Морошка снова сделала шаг назад, но теперь чтобы не ударить его своим присутствием. Она почти физически ощутила, как давит на него и не могла простить себя за это. Даже если скажет, что смерть брата уже в прошлом, что горевать до скончания века все равно, что самой умереть - он не поверит. Морошка стиснула зубы. На что она надеялась, придя сюда? В том, что жив, убедилась, а о том, что от него осталось и как с этм быть - не подумала. А может и думала, может и были на уме слова какие, да будто выдуло все в один миг.

На речь о княгине уши прижала, да едва усмешку сдержала, пустив взгляд в сторону. Морошка не винила Морану и до сих пор не могла поверить, зачем бы ей Слово. Она могла до бесконечности упираться, что яробожьим ни к чему иметь дело с темным ведовством, сама Морошка презирала некромантию, и чтобы княгиня да вред учинить вздумала... С другой стороны, если задуматься хорошенько, то и Викулу врать не за чем. Оглядываясь назад, осознавала Морошка, что в его словах никогда не было настоящей лжи. И что убьет, и что Младшим отдаст - оно, конечно, во зло было, но правдой. А если и врал, то в мелочах, чтобы напугать, задобрить, чтоб порадовалась или восхитилась, но это не ложь в истинном ее виде, скорее приукрашение... Умышленное вранье он забывал после, за не надобностью, а тут снова говорит. И так убежденно. Может и о княгине не лгал. Морошка отложила эту мысль на потом и вздрогнула, когда Викул о дерево приложился. Да лбом. Да потерся.

Все нутро целительницы скрутило в тугой узел. Как же так можно!? Его боль ее резанула. Она метнулась к нему порывисто, в противовес его просьбам, перехватила голову лапами и вновь развернула к себе. Всколыхнули последние слова бурю. То же говорил ей, отпуская с болот.

- Не уйду! - выкрикнула так, что в ушах зазвенело, языком клейма коснулась, но не растереть, а рану очистить. И не думала ни о том, что он скажет, ни о том, что сделать, пусть даже шея ее была прямо у его челюстей. Пусть. Сколько раз она подставляла эту шею под удар в надежде, что все закончится. Может и сейчас надеялась, что вцепиться, и ничего-то ее уже не будет так мучить. Приподняла его голову, заглянула в глаза, холодные, печальные. Сам не смотрит, но ей хотелось в них утонуть, даже если в последний раз. Утонуть в морозной пучине, порезаться о колкий лед его пронзительного взгляда. - Не уйду, слышишь?! Тогда уходить не хотела и сейчас не уйду! Что ты такое делаешь? Не причиняй себе боль - ранам не на пользу, когда ими о деревья трутся. И душе не на пользу, когда ее наизнанку выворачивают. Не врала я тебе, богами клянусь. Не врала! - она будто могла докричаться до самих богов, чтобы предстали здесь и сейчас и сделались свидетелями ее слов. Она захлебывалась чувствами и слова едва складывала. Снова лизнула его в лоб, обхватила за плечи, прижалась сильно-сильно, аж собственные кости захрустели. - Да будь я в половину подлой, какой ты себе помыслил, не пришла бы, не искала тебя сейчас! Не каялась в предательстве своем! Я поступила подло на суде, да, и не оправдываю себя! Не оправдываю! Но если б подлость принесла мне облегчение, то не стояла бы я здесь, перед тобой! И вышла бы замуж, и детей бы нарожала и не вспоминала бы о тебе! - и снова лизнула, на этот раз отчаянно, даже в клеймо не попала, где-то между глаз язык прошелся. - Но я здесь, с тобой! Не нужна мне эта стая, не нужна мне семья! И женихи эти пусть провалятся! Гордая я была, отчаявшаяся, вот и предала... Глупая я! И если не простишь... Я... - она погладила его лапами по шее, по щекам, по ушам, только бы насытиться им, если придется расстаться. Как расстанется, не представляла, но он имел право ее не прощать и будет покорна этому решению. От криков голос охрип, Морошка теперь шептала, прильнув к Викулу, запах его вдыхая. - Главное не отчаивайся. Во всем хорошее есть, ты просто не видишь. Я же говорила, счастье - оно под лапами валяется. - снова стиснула, зарылась носом в серую шерсть на шее, попавшуюся рану тоже лизнула, - Может и нет теперь болот, но Чернолесье знаешь какое большое? Для каждого уголок найдется. Для клейменного, для целительницы, для кого угодно - главное на месте не сидеть, не вариться в своем горе, не поддаваться отчаянию. И ты обязательно... - она уткнулась лбом ему в грудь, все так же прижимаясь в исступлении. - И ты обязательно найдешь свое счастье. Не думай о плохом, плохое и без тебя надумают. Ты главное живи, дыши всем назло, пусть делают, что хотят, пусть говорят, что хотят, пусть... - она уже и не знала, убеждала его или себя. Ведь ей тоже теперь домой не возвратиться, не тянет больше к березонькам и цветочному полю. К нему тянулась, а оказалась ненужной, подлой, значит в другом месте счастье есть. Есть оно! Морошка притихла, мир сузился до одного мгновения, до одного вздоха, что разделит мир пополам и не будет больше прошлого - она одна останется и горевать ни о чем не будет. Будто открылось второе дыхание и крик с новой силой вырвался - Скажи, что не нужна! Прогони! Дай зелье! Швырни в Кровь-Реку! Сама не уйду! Не хватит мне сил! Твоя я! - иначе не вырвать из себя воспоминания о причиненной боли, о жизни, которую своими лапами разрушила. Приготовилась к самой страшной каре. "Если примет меня такую, то впредь и я его не оставлю," - поклялась богам. А если  не примет... Рваный вздох. Его воля. Морошка отпрянула, и воздух, скользнувший между ней и этим волком показался ей ледяным и страшным. Она падала в пропасть и подхватить ее было некому.

Отредактировано Морошка (17.12.2024 06:53:01)

Подпись автора

любовь моя всегда выходила мне боком
                    ножом, подставленным к горлу
                                                            еще не больно, но страшно выдохнуть

Когда Морошка коснулась Викула, он не смог сопротивляться. Словно в каком-то забытьи, он позволил ей развернуть к себе его морду, пройтись языком по ране. Все это было не здесь, не с ним. Он будто бы все еще спал, может быть, снова оказался в призрачном лесу, а может - и сам стал призраком. Не могло все это происходить по-настоящему, не могло... Не могла Морошка ласкаться к нему так искренне, ведь если она лгала...
Нет, не могла она так лгать. Никто не может, а если все-таки и да... Викул просто не смог бы пережить это. Но может оно и к лучшему, потому что жить без Морошки он тоже не мог. И слышать это безумное отчаяние в ее голосе тоже не мог. Тем более, не мог быть его причиной.
Разом, с хрустом, он наступил и разломал в мелкую пыль и злобу, и обиду, и гордость - ни одно из этих чувств не стоило такой цены. Если это все, чем был теперь Викул, значит он разрушит себя и создаст заново. Он еще не знал как, но чувствовал, что это единственный верный выбор.
Не было больше болот, верно говорила Морошка, но не было теперь и самого Викула, Брата Древних.
Он ткнулся носом в ее шею, сначала несмело, вдохнул дурманящий сладко-свежий запах, после, прерывисто выдохнув, прижался крепче, с той же силой, что и она к нему льнула, так, что совершенно смешались между собой короткий серый и мягкий рыжий мех. Зарылся носом в загривок, нырнул в тепло закатной шерсти, как в омут, безрассудно, очертя голову. Слушал сбивчивые Морошкины слова и пугался ее страху.
И когда она отстранилась, он кинулся вперед, за ней, за ее живым теплом, потому что холод, охвативший Викула в этот краткий миг был яростнее, чем все заклятия княгини. Вжался в шею, потершись лбом об подбородок.
- Не скажу, - прошептал он тихо, - если ты останешься... ты... я... - он замялся и моментально разозлился на себя за это. Хрипло выдохнул, словно проводя черту под всеми своими сомнениями,  - ты нужна мне, Морошка.
Весь мир перестал существовать, и Викула снова захлестнуло то самое чувство правильности, которое он уже испытал тогда, в призрачном лесу. Она была его, а он ее, и сопротивляться этому было бессмысленно, и переломить эту судьбу было невозможно. Он пытался, рвал связывающие их нити, словно сердечные жилы, резал злыми мыслями, жаждой мести, но стоило ей появиться здесь, стоило ей коснуться его, и все это стало таким неважным, бессмысленным, призрачным дымом над поваленным грозой деревом, что тщилось, но так и не смогло разгореться. Иным огнем они должны были греться, даже если он сожжет их дотла, но Викул смотрел Морошке в глаза, и чувствовал: не сожжет.
- Я без тебя не смогу, - шепнул Викул Морошке на ухо. А после опрокинул легонькую волчицу на спину, с досадой чувствуя взгляды Крапивы и Лихаря, помня о них где-то на краю сознания, и только потому не позволяя себе большего, кроме того, чтобы снова и снова касаться рыжего меха на шее, на груди, на щеках, тереться мордой о нос Морошки, прижиматься к ней всем телом.

Подпись автора

аватарки от Мораны, Вороники и меня :З

когда ты был мал, ты знал все, что знал, и собаки не брали твой след. теперь ты открыт, ты отбросил свой щит, ты не помнишь, кто прав и кто слеп. ты повесил мишени на грудь, стоит лишь тетиву натянуть. ты ходячая цель, ты уверен, что верен твой путь.

но тем, кто не спит, не нужен твой сад, в нем нет ни цветов, ни камней. и даже твой бог никому не помог, есть другие, светлей и сильней. и поэтому ты в пустоте, как на старом забытом холсте: не в начале, не в центре, и даже не в самом хвосте.

викулу от дека, видимо с любовью

кто в болоте? а, это Викул
он всё время там, пакость, лежит
но не слушайте, дети, посул
его слово - отрава во лжи

не ходите в болото к нему,
он нарочно сидит там и ждёт...
вот сейчас я морошку веду,
а он ей гад бочок отгрызёт

викулу от морошки, точно с любовью

А там Викулушка живет
Он кровушку мою не пьет.
Он черноуст порядочный
И чуть-чуть загадочный хд

Кажется, Лихарь столько раз слышал подобные истории, видел собственными глазами, был их участником, что удивляться было нечему. Он знал, что такое месть, был оружием в чужих лапах, клыком, вонзенным в спину только потому, что у истинного злоумышленника кишка тонка расправиться со своей жертвой. И глядя на бездыханные тела или те части тел, что он мог принести от запрятанной в логово добычи, вершители справедливости ликовали. Лихарь смотрел в их радостные морды, получал плату и уходил. Месть для них была сладкой, упоительной, и черноуст порой облачался в восторг, который получил бы от собственной мести. О, он бы не убил Черномора, не сдал бы его на поругание и осуждение стаи. Это слишком просто...

Знал Лихарь и то, что у достигнутой цели бывает горькая сторона. Когда погоня за местью - это и есть цель, и когда дело сделано и цели не остается, - пропадает и желание жить. Потому что ничего нельзя вернуть, ничего нельзя искупить и исправить. Столько граней, столько эмоций...

Но впервые случалось так, что он был зрителем чужой подлости и не имел к ней никакого отношения. Ему было все равно, что они не поделили, но сам факт, что предатель пришел к тому, кого обидел, и принес с собой раскаяние, осело на душе воспоминаниями о ночном разговоре с целительницей. В искренности слов рыжей незнакомки - без корысти и фальши - черноуст почему-то не сомневался: с серого нечего взять, он, считай, покойник с клеймом на голове, ходячая мишень для заносчивых распорядителей судьбы. По правде говоря, даже Чеслав был в лучшем положении, когда оказался здесь. А она пришла, не заметив никого, кроме своего калеки. Занятно. И под черепушкой закопошились навязчивые и такие нужные вопросы: почему? На что она надеется? Как он ее простит? И почему вообще должен прощать? Все стереть из памяти, забыть обещания, выплюнуть яд со вкусом предательства. Сколько дней и ночей понадобится, чтобы раны затянулись? А если не затянутся? Что если между ними повиснет зловещий дух ожидания вероломства... Лихарь не понимал. Никто убеждала его во всепрощении, в том, что сильные духом оставляют своих обидчиков вариться в черноте собственной сути, в том, что гордость и затаенная обида - ненадежное питание для истерзанной души, но теперь он видел своими глазами то, во что никогда не верил. И знал: он запомнит этих двоих - Морошка и Викул, если он правильно расслышал, яробожья и черноуст, державший ее в плену, - запомнит, чтобы, встретив однажды, узнать, чем же закончилась их история на самом деле.

От размышлений его отвлекло только Слово. Лихарь его не слышал, но почувствовал - волнительный холодок по хребту, и когда о княгине заговорили - ушами дернул. В остальном не изменился. Яробожьи, княгиня, черноречь... А вот это уже интересно. Неужели старая знакомая соблазнилась-таки силой, долголетием и властью? Лихарь подчеркнул эти мысли красным и отложил на потом.

Лихарь повел ушами на шорохи в норе. На улицу выглянула бандитка и, вопреки осторожности, перешагнула через него, будто никаких кадавров за душой у черноуста не таилось. Он ухмыльнулся остро и зло, не шелохнувшись однако.

- Ты так усердно меня выбешиваешь, - сказал он и, не поднимая головы, смерил волчицу усталым взглядом, - что я проникаюсь твоим безрассудством. И надеюсь ты не только бестолковая, но и живучая.

Он возвратился к своему изучению, потеряв интерес к наглой особе. Ее поведение не удивляло и не задевало, тем более Лихарь знал сотню способов затолкать эту наглость ей в пасть и с прилежностью лучшего ученика препарировать каждый вопль.

В это время волки на берегу уже во всю мирились, и Лихарь с досадой понял, что чуть не упустил из виду то мгновение, ту грань прощения, которую так жаждал разглядеть. Прийти с покаянием никогда не поздно, распахнуть душу, обнажить слабость в слепой надежде на избавление от тяжести вины, греха, на получение прощения за содеянное. В этом была права волчица, - крикливая не меньше, чем ее волк и эта схожесть показалась Лихарю глупой и милой одновременно. По-настоящему подлый волк не станет искать тебя даже зная, где ты, даже догадываясь, что ты жив... Да, Чеслав скрывался, но были волки, знающие о нем, подозревающие о нем, способные донести на крыльях сорок о живом ученике, но что-то подсказывало Лихарю, что если за ним - черноустом или нет - придут, то лишь затем, чтобы добить. В ином случае он был безразличен своим врагам и безразлично держался с ними. Он печально усмехнулся, глядя на любовные игрища познавших прощение. Надолго ли - значение не имело. Они были счастливы, и это счастье больно толкнуло в грудь.

- Лааадно, - громко сказал Лихарь, поднялся, стряхивая дурные мысли. - вы оба слабые, жутко крикливые и уже мне надоели. - радушно улыбнулся по самые уши. - Кончайте лобзаться, подумайте лучше, что жрать сегодня будете такой толпой.

Отредактировано Лихарь (18.12.2024 06:40:43)

Подпись автора

дыши, дыши глубже, движения резче       
запоминай лучше,  куда пробить легче
не дай занять зверю  в твоей душе место
и только ты знаешь, что там уже тесно.

Никто повозилась немного в маленькой комнатке, перекладывая травы: подсохшие - подальше от света, новые - поближе, и выбралась наконец в общую спальню, обведя взглядом своих многочисленных гостей и тихо улыбаясь. Не так уж часто ей удавалось собрать у себя столь большую и разношерстную компанию. Вот Крапива, спит себе мирно, раскинув лапы - Никто шепнула себе под нос заклинание, и свет угас, но теперь тепло, казалось бы, исходило от самих стен и пола пещеры. Добралось оно и до Крапивы, сухое, ласковое. Пригрело спину Чеслава, улегшегося у порога, но на лежанке - их негласная сделка друг с другом. Спящий Чеслав не казался ни злым, ни страшным, но только безгранично одиноким. Даже устроился вдалеке от всех. Никто осторожно вздохнула, подумав о том, что он сотворил со своей жизнью, и как сложно ему будет это теперь исправить. Пожалуй, даже сложнее, чем черноусту, что глубоко и рвано дышал, и все же спал крепко. Никто повела мордой, направив к нему от входа свежий ветерок, что должен был остудить клеймо и освежить голову. Ничего большего она сделать для него сейчас не могла.
Неслышно пройдя мимо спящих, волчица устроилась на своей подстилке, в уголке и скоро задремала.

Разбудил ее, как и Крапиву, шум голосов снаружи, но в отличие от волчонка Никто не спешила ни выбираться наружу, ни открывать глаза, только пошевелила острыми ушами, да, улыбнувшись себе, накрыла нос лапой. Но больше не спала - вслушивалась в тяжелый разговор. Ей почему-то казалось, что они поладят, потому и не беспокоилась особо. И в самом деле, речи скоро стихли, и от порога послышался насмешливый голос Чеслава. Только тогда Никто поднялась, хорошенько потянулась, и выбравшись из логова, уселась между Крапивой и Чеславом:
- Помирились? - спросила она, вглядываясь в два силуэта, - вот и славно. Одной любовью в Чернолесье больше стало.
Она разглядела приметную рыжую шерсть и без труда вспомнила волчицу. Видела ведь ее столько раз, и возле Каменного Круга, с наставницей Хельгой, когда принесли Яробожьи дивный цветок, и до того. И имя на слуху было:
- Морошка, ведь верно? Помню тебя... А нареченный твой... - она кивнула серому, - подойди сюда. Я твоего имени вчера узнать не успела.

Прошла одна ночь с момента их последней встречи и бесконечное число ночей с тех пор, как он отпустил ее, но Морошка крепко сжимала тонкую нить, второй конец которой оставила на болотах. Не хотела отпускать. Он не прекращал снился ей: сначала в кошмарах, наброшенных воспаленным болезнью сознанием, потом в сладких грезах, говорить о которых было стыдно. В каждой серой фигуре Морошке чудился он. Она гнала его от себя, хотела жить нормально, как прежде, и только увидев холодные глаза в вечном мраке призрачного леса поняла - не сможет. Нужно было расстаться, думала волчица, упиваясь своим волком, чтобы это понять и сойтись навсегда.

- Знаю. Не отдашь. И прощаю. Все прощаю, Викул, - плакала и смеялась Морошка. - И тебя я никому не отдам.

Она уже не понимала: верит ли на самом деле или так сильно растворилась в нем, что желает в это верить. Да и какая разница. Ошеломляло другое: он просил прощения, и обжигающие ядом слова испарялись со вздохом облегчения и благоговения. За нанесенные душе раны, за посеянные ростки страха и боли Морошка прощала его, ведь с прошлыми обидами будущее не выстроить. Он никогда ею не делился, и все, кто выпил хоть каплю ее крови, мертвы, а сама мысль принадлежать кому-то другому, дарить тепло кому-то еще, уткнувшись в чужую шерсть, казалась Морошке абсурдной до безобразия. Ей нужен был только Викул.

- Ты прав. Все будет хорошо, - она согласно кивала, скрепляя слова, точно заговор, и послушно перестала лить слезы, лизнув лапу, которой он ее коснулся. - Мы вместе. Мы справимся.

Морошке не хотелось думать о врагах за их спиной: зримых или нет. Они вспомнят о них чуточку позже, когда миг счастливой встречи ускользнет, вильнув на прощание хвостом, и тогда их будет уже двое, и тогда - не страшно. Ведунья больше не стыдилась своих чувств перед богами, что уж ей смертные - перед ними свои чувства она готова была защищать.

Из сладостной неги ее вырвал голос черного волка и напоминание о том, что свой последний ужин она отдала стражнику, а все, что еще оставалось в желудке теперь валяется среди ошметков кадавра далеко отсюда. Живот заурчал, выдавая свое возмущение, и Морошка прижала уши, понадеявшись, что Викул, прильнувший к ней, был увлечен беседой с нарушителем их покоя. Но слова о крови обеспокоили...

"Так он черноуст," - обретя одно это знание, Морошка напряглась и взглянула на приветливого незнакомца по-новому. Ростом черный был чуть ниже Викула и так же крайне истощен, при том выглядел уж слишком здоровым, - шерсть лоснилась, глаза горели. Он был бодр и весел, несмотря на общее состояние. И то, как он едва коснулся ее шеи, жестом кровопийцы, прекрасно знающим, куда кусать, чтобы не убить. Почему же она не заметила? Была слишком занята? Он ведь и об обряде черноустов ей сказал... Или Морошка впервые слышала, чтобы безбожник так легко говорил о богах и делал комплименты от их лица. Она поймала взгляд алых глаз на улыбчивой морде и даже знание о сущности волка не помогло отделаться от ощущения, что он... обычный. Радушный, компанейский. Его внешность отталкивала и в то же время будто не предвещала беды. Волчицу на миг затопила тревога и только уверенность в голосе Викула помогла сохранить самообладание. Но откуда сам Викул его знает? Морошка не встречала черного вреди его Присных. Или это знакомый Никто? Да лучше бы так... Но, очевидно, он не желает зла. Или очень хорошо его таит. Как кадавров... Она возвратилась воспоминаниями к Кровь-Реке, из которой поднялся безголовый покойник, и невольно обернулась. Вода текла мирно, течение было едва заметным, но увиденное не забыть. Волчица поднялась и ненавязчиво, прячась за лаской и стремлением быть ближе, подтолкнула Викула подальше от берега. На всякий случай.

Когда заговорили об охоте, Морошка поняла, к чему клонит Викул - тоже надумал с ними, - и порывалась его вразумить, но он никогда на был настолько уязвим, как сейчас, и если Морошка подчеркнет это, даже из побуждений заботы и внимания, он если не разозлится, то огорчится и закроется от нее. Значит позаботится по-другому: поддержит в любой неудаче и, поможет подняться, если он упадет, и захлопнет пасть тому, кто посмеет усомниться в его силе. Ведь он сильный - всегда таким был, есть и будет. Вдобавок, не станет же он отпускать Морошку с черноустом, даже знакомым...

- Я тоже не местная. За пределами Яробожьих земель почти не охотилась, - кивнула ведунья в поддержку ему, а потом обратилась к молодой волчице. - Сейчас на Холмах опасно. Южане на ушах стоят, вряд ли получится ухватить зайчика прежде, чем ухватят нас.

Раньше одна только весть о том, что незнакомцы бегают к Холмам и отнимают добычу у стаи, возмутила бы ее, подтолкнула на защиту имущества, а теперь... Морошка посмотрела на смущенную волчицу и с пониманием улыбнулась. Они обе, считай, без могучей стаи, и добывать еду будут, где придется. Чтобы выжить. Морошка вздохнула: ей, рожденной под ласковым южным солнцем во влиятельной семье на самом деле никогда не не было дела до одиночек. Ей выбрали наставницу, которую Морошка, без сомнений, любила и удивительно ловко пристрастилась к целительству. Ей приносили еду, если сама не успевала поохотиться. Ей и жениха бы выбрали, потому что так принято. Она не думала о будущем, потому что оно всегда виделось ей радужным и счастливым, а уж мыслям о воровстве до вчерашнего вечера молодая ведунья и вовсе бы ужаснулась. Она росла в теплоте и заботе, ласке и внимании. Даже в плену у нее был Викул и его защита: он все делал за нее, решал за нее, повелевал ею и задумываться о завтрашнем дне было бессмысленно, потому что завтрашним днем - был тоже он... И как же все перевернулось в один решающий момент: теперь судьба Морошки у нее в лапах и поступать с ней она могла как угодно. Жутко, страшно, волнительно и одновременно здорово. Вот она, свобода. И ведунью совсем не пугала возложенная вместе со свободой ответственность - она найдет в себе силы справиться с чем угодно.

- Мы можем пойти восточнее - в Холодный Бор или Рощу-у-Моря,- добавила Морошка. - но нужно быть осторожнее и не повстречать там князя с дружиной - он отправлялся в те края.

Она приблизилась к другим на пару с возлюбленным, и его плечо рядом было для нее самым надежным на свете, подкрепляя нарастающую решимость. При упоминании Перепут Морошка улыбнулась: насколько изобретательными были ягодные - скрывали имена новорожденных, не зависимо от благословения богов. И все это время Викул звал ее не так, как следовало бы, не было у него ключа от Морошкиной души - сама его вручила и впервые задумалась, как звали Викула в щенячестве. Нарекла ли его мать или черноусты?.. Да и какая разница, пожалуй, если теперь он волен назваться по-новому в новом для себя мире. Единственное, что смущало и приводило в замешательство - ей самой придется звать его иначе. Она настолько привыкла к Викулу, что не представляла для него другого имени... Морошка и сама бы перестала зваться Морошкой, но как будто и не за чем - боги знают, как позвать в чертоги свою птичку, а живым, порой, и дела до имени нет. И все же - это шаг отречься от семьи, подчеркнуть свою независимость, начать заново...

- Хельга... - слово встало комом в горле, когда Никто спросила о ней. После побега Морошка была последним волком, кто смел произносить имя Сводящей. - Догадывается... - быстрый взгляд на Викула, вновь к Никто. Рыжая ведунья чувствовала себя неловко под участливым вниманием белой целительницы, и подивилась решимости в собственном голосе, когда сказала, предвещая вопросы: - Я ушла из стаи и не вернусь - таково мое решение и я его не изменю. Теперь у меня своя стая, - глубокий вдох. Она обвела взглядом собравшихся. - Возможно, они будут меня искать и я не хочу подвергать вас риску, - "А может и не будут," - подумала, припомнив время пленения, - Поэтому я бы поселилась где-нибудь недалеко. У вас и так... - снова огляделась. - много гостей. А еще... Могу ли я пройти Перепуты вместе с Викулом? Если позволите... У меня ведь нет второго имени, - она взглянула на своего волка, озорно улыбнувшись. - А первое не дам, разумеется.

Осталось подумать... Главное, чтобы времени было достаточно, ведь осознание, что все они здесь как на ладони перед южанами накрыло волной тревоги. Даже не за себя, уж от семьи Морошка как-нибудь отлается. Но ведь к этому прибавилось и опасение, что появятся разведчики клана или коршуны и убьют их всех. Или Викул опрометчиво решит, что может таким образом вернуться на болота. И свободная впредь Морошка пойдет за ним? Питомцем ли, отступницей или будущим кормом... Настолько ли он нуждался в ней, ка говорил? Ведунья облизнула пересохшие губы, не в силах оторваться от выражения на морде возлюбленного и затаила дыхание. Она так хотела сбежать с ним на край света, укрыться от неприятностей и невзгод, исчезнуть из памяти врагов и вычеркнуть их самих, но прекрасно знала, что бегущие от черноустов и кары яробожьих рано или поздно попадают в их лапы.

- И... стая Яробога - это не все, - обратилась к Викулу. - По дороге сюда я встретила черноуста. Сейчас он вроде как не опасен, его забрал с собой сумеречник - не знаю зачем - и у меня не было возможности его допросить, но я переживаю, что он такой не один. Вдруг за ночь клан прознал, что ты сбежал и теперь тебя ищут? - Морошка говорила спокойно, но выглядела встревожено, переминаясь с лапы на лапу. - Предупрежден, значит, вооружен, верно? - смелее сказала она, подбадривающие подтолкнув плечом плечо своего волка. Она нашла в себе силы пережить плен и поругание стаи, чего ей стоит поделиться своей надеждой на лучшее с любимым. - И они не догадываются, что ты не один.

Отредактировано Морошка (23.12.2024 08:30:36)

Подпись автора

любовь моя всегда выходила мне боком
                    ножом, подставленным к горлу
                                                            еще не больно, но страшно выдохнуть

В отличие от Крапивы, Лихаря мало заботило, чем эти двое намерены заниматься. На здоровье, как говорится, но лучше б нашли опушку поскромнее, а то в порыве страсти как укатятся с берега в Кровь-Реку, вылавливай их потом. Зато боги порадуются, что их творению нашлось применение получше, чем казни преступников. Никто тоже порадуется?.. Лихарь подавил смех. Подавил и тогда, когда черноуст предложил крови Никто. Рыжую волчицу мигом прошибло осознание, и черный был доволен смесью удивления, растерянности и тревоги, тенью скользнувшей по ее мордашке и, что удивительно, отнесся с пониманием. Серый был бы совсем дурак, упусти случай намекнуть своей подруге, что в их компании есть кто-то если не опасный, то по определению способный эту опасность создать. Одно не учел: отдает источник крови черноусту, когда сам от него еще зависим. Не знает? Или собирается пить свою волчицу?

- Да что ты говоришь, - Лихарь приподнял брови, теперь выпячивая любопытство, будто волчонок, услышавший жуткую сказку. И так же резко возвратил губам неизменную улыбку и морщинки вокруг чуть прищуренных глаз. - Я тронут, что ты внес меня в список нуждающихся, но не будь опрометчив, не отдавай свое лекарство мне так бездумно. - улыбка расширилась, как рваная рана. - Твоя лечебная дрянь - это кровь волков. С парочкой чуть менее преступных ингредиентов, конечно, но старые привычки бросают постепенно. Так что я сделаю вид, что не слышал твоего предложения и уступлю милосердие Никто тебе. Двоих она все равно не прокормит, а другим, - кивнул на Морошку. - кормить не позволит. Так что наслаждайся, а я, пожалуй...

Не скрывая пристального взгляда из-под полузакрытых век, Лихарь смерил рыжую волчицу, будто сочный кусок оленины, вкус которой мог лишь вообразить, опираясь на обрывки памяти. Зато вкус ее крови на языке представлял отчетливо... Даже жаль, что Викул просто испытывает терпение и не наболтал достаточно, чтобы раздразнить жажду охоты, но что-то подсказывало Лихарю - еще успеется. К тому же он не был голоден, - ни телесно, ни духовно, - а сама возможность подразнить серого казалась исключительно забавной игрой.

- ...воспользуюсь помощью друзей. - Лихарь глянул на Крапиву так, как если бы был Чеславом, и вильнул хвостом. - Дружить - это же здорово, а, бандитка?

Черная волчица была в растерянности, хотя черноуст мог поклясться, что не начинал издеваться над ней или угрожать в полную силу. Только если виной ее смятению не стали эти двое... Лихарь мысленно пожал плечами: он тоже был волчонком, причем очень любопытным волчонком, поэтому мог понять кавардак в голове маленькой волчицы. Слышать о чем-то, видеть это и испытывать на себе, - и не важно близость то или черноречь, - порой, абсолютно противоположные вещи. Черный обнаружил почти физическую необходимость сказать ей об этом, как говорил бы ученикам, но слова так и остались мыслью, когда на пороге логова возникла Никто.

- Им пришлось покричать для примирения - сказал он, улыбнувшись краешком губ, обходительно и мягко. Лихарь уже не удивлялся моментально возникающему умиротворению при виде целительницы и отчаялся найти этому хоть какое-то объяснение. Она его... Не раздражала. Вот и все. - Теперь думаем, как быть: вас трое, не считая больного, которому еда не требуется, и когда я уйду, добывать ее станет затруднительно. Потому что из тебя охотник, как из меня алый волхв, - черноуст ухмыльнулся, - мелкая только по зайцам, а рыжую из норы не выпустят даже за мышью в ближайших кустах, - Кем бы не была Морошка - она выглядела упитаннее и здоровее и имела больше шансов на успех в охоте в сравнение с перечисленными волками. Однако в ее плавных округлых чертах, в ухоженной шерсти и естественных, распахнутых настежь эмоциях Лихарь видел скорее девицу на выданье, чем опытную охотницу или воительницу. Конечно, такую в плену держать в удовольствие... Но что-то подсказывало: купиться на этот славный образ опасно. Не зря ж Викул теперь здесь сидит.

- Предлагаю добровольцам ненадолго захоронить недоверие и сообща утолить голод. В Роще-у-Моря водится много оленей и кабанов, - заключил он все так же весело, ничем не выдав пагубных мыслей, а после слов Морошки дернул ухом: - Если вдруг встретим князя, я скажу, что впервые его вижу, - кивнул на Викула, устремив взгляд ему в лоб. - Или в лучших традициях наживем себе врагов... Вам, я смотрю, не привыкать.

Совсем заняться стаям нечем: по Чернолесью гонять калеку и глупенькую волчицу. Лихарь скривил губы в презрении. И ирония заключалась в том, что болотное отребье преследует ту же цель, что и яробожьи, с одной лишь разницей, что при успехе южан Морошка хотя бы выживет. Как хороша будет эта жизнь - вопрос споров, и черноуст совершенно не понимал, почему молодая совсем волчица меняет сытное существование под крылышком какого-нибудь напыщенного мужа-вояки с кучкой родственников на бездетную, непредсказуемую судьбу одиночки в компании не менее напыщенного доходяги.

- Расслабься, ты уже подвергла всех риску, придя сюда. С нас спросят, не зависимо от того здесь ты или нет, и с этим разбираться - уже наша головная боль, - холодно ответил Лихарь, смягчившись на последних словах. Навязчивая потребность наставлять так никуда и не делась, даже спустя года. Он попробовал прогнать это чувство, но Морошка, сбежавшая из стаи, не желающая обременять других, обменявшая все на ничто, нуждалась в здравом рассудке. А еще в поддержке. Черноуст краем глаза смерил сидевшую рядом белую волчицу и вздохнул, вот от кого нахватался: - Жизнь - всегда риск и на все воля богов, и если они привели тебя к счастью, значит это того стоило и жалеть об этом не нужно. А вот поселиться где-то в одиночестве, зная, что за тобой толпа врагов и поблизости ходит кто-нибудь вроде меня - риск не очень оправданный и, думаю, твой товарищ с этим согласится. - Он не произнес имя волка, но мысленно его подчеркнул, а потом обратился к Никто: - Не задумывался, что Перепуты можно проводить бывшим черноустам...

Лихарь улыбнулся половиной пасти. Конечно не задумывался: эксперименты Сумеречники направляли для познания, а не искупления, которым, казалось, был пропитан воздух у норы отшельницы. Черноусту честное имя... Звучало бессмысленное и двулично, потому что темный ведун в любой момент знает, как окунуть это имя в Кровь-Реку и вернуть себе мощь. И держать в плену волчицу, которая не прошла Перепут. Лихарь посмотрел на Морошку иначе: с сомнением и сочувствием. Если Викул взял ее так рано, то заслужил все, что с ним стало. И оправданий ему было все меньше.

Но сама возможность получить это "честное имя" тронула нечто, казалось бы, утраченное. Лихарь сжал зубы, медленно обернувшись ко входу в нору целительницы и тут же отвел взгляд. В груди похолодело, разрослось невидимой дрожью по телу.

- Это уж без меня, - сказал спокойно, спугнув наваждение очередной ядовитой мыслью, которую даже не запомнил, и порадовался, что смог без проблем обнажить зубы в улыбке. - Вечером я должен быть в другом месте. Обещаю кусать только согласных.

Больше он не говорил. Только слушал беспокойные переливы в голосе рыжей волчицы, поглядывая поочередно на собравшихся и чувствуя себя лишним и вовлеченным одновременно. Ох, и сколько он узнал за последние сутки, стоило только выбраться из логова, а расплатился исключительно информацией о своей сущности. И не столько в черноречи заключался главный смысл этого познания...

Мысль оборвалась, не завершившись триумфальным падением, когда у норы сквозь заросли промелькнул черный силуэт и перед беседующей компанией возник очередной гость. Лихарь бы закатил глаза от переизбытка новых морд за сегодня, если бы не резкий запах. Зловоние болот выбило из головы остатки размышлений, и Лихарь, прежде стоявший неподвижно, медленно опустил голову на уровень плеч, как если бы увидел на опушке птицу, которая упорхнет при неловком движении охотника. Шерсть не поднял, хвост смиренно болтался - ничем волк не выдавал четкого и ясного порыва: узнать, кто же этот гость и убить его, если он черен не только снаружи.

Но выходец с болот знал Никто, и это, пожалуй, сыграло решающую роль. Лихарь сомкнул губы, припрятав Слово за рядом острых зубов и отвел уши в сторону белой волчицы, желая получить ее ответ. Глянул на Викула с Морошкой, скорее ради попытки отыскать на их мордах удивление или хотя бы признаки узнавания - вдруг он очередной их товарищ и они ринутся ему на помощь.

- А ты, значит, не пытался, но нашел? - подал голос Лихарь так, будто из него высосали все эмоции. Не угроза, не интерес, не восклицание - он бы спросил так прохожего, способного указать путь до конечной точки.

Отредактировано Лихарь (24.12.2024 09:09:24)

Подпись автора

дыши, дыши глубже, движения резче       
запоминай лучше,  куда пробить легче
не дай занять зверю  в твоей душе место
и только ты знаешь, что там уже тесно.

Викул прекрасно понимал, что Чеслав специально дразнит его: и дерзким взглядом, которым одарил Морошку так, словно имел на это право, и словами, колючими, как иголки. Насмешничает, выводит из себя, вроде бы не всерьез - в шутку. А вот что удивило его куда больше - так это то, что черному вполне удавались его шалости. Один взгляд этого оборванного кровососа на Морошку поднял внутри серого волну ярости, вполне сопоставимую с той, что он испытал, когда увидел, как трое Младших рвут волчицу в Призрачном лесу. Было бы так глупо вестись на его издевки, но прежде чем Викул осознал свои действия, он успел сделать шаг вперед, загораживая собой волчицу от нахального взгляда черного. Он знал, что сам указывает, нет, скорее кричит всем окружающим о своей слабости, заключавшейся в Морошке, но не мог допустить двусмысленности. Никакие игры не стоили того, чтобы Морошке приходилось ощущать на себе подобные взгляды. Не в его присутствии. Кроме того, вряд ли для волков, оказавшихся свидетелями столь бурного примирения, хоть что-то в их отношениях оставалось загадкой.
- Но здесь ты пока друзей кроме нее, - он кивнул на Никто, - не завел. Так что, или бери, что позволено, или терпи до встречи со своими друзьями.
Тон его можно было бы посчитать даже почти дружелюбным, если бы не проскользнувший холодок, избавиться от которого в полной мере Викул не мог, да и не собирался. Не задерживаясь более взглядом на Чеславе, он обернулся к Морошке, послушно отступив от Кровь-Реки, повинуясь ее неуловимому движению. Удивительно, насколько для него переставало существовать все, едва он обращал на нее внимание, касался ее, слушал.
- В Холодный бор... - задумчиво повторил он, невольно поморщившись. Лучше всего, им было бы сейчас переплыть через Кровь-Реку и оказаться в той части темного хвойного леса, что граничила с территориями Сумеречников. Там, как мог надеяться Викул, о них еще не успели прознать: ни о нем, ни о Крапиве, ни о Морошке. Идти же вдоль границ Яробожьих, пусть и по ничейному берегу Кровь-Реки, казалось опасным безумием. Любой патрульный, высунувший морду из кустов, с легкостью признает его. Это если не думать о том, что и Морошку уже могли начать искать.
Он устремил на багровые воды прямой взгляд - словно на врага. Теперь Кровь-вода ничем не может ему навредить - разве что убьет окончательно. Но воспоминания о невыносимой боли были так же свежи, как клеймо. От них в животе поселялся липкий ужас, плотно скрученный ком, моментально подступающий к горлу. Он не знал, что способен испытывать такой страх, и не знал, как объяснить или побороть его. Просто, будто бы при одной мысли о том, что придется снова коснуться алых волн, Викул терял сам разум, и тело, в панике, самим дыханием, сердцебиением, усилием мышц требовало оказаться как можно дальше от этого испепеляющего внутренности огня, такого мирного на вид. Умом он понимал, что нельзя идти на поводу у этого ужаса, нужно выступить ему навстречу, возможно не раз и не два, возможно ему придется переплыть эту чертову реку десятки раз, прежде чем он убедит поселившуюся внутри жуть, что может относиться к ней так же, как прежде. Но разум сейчас был бессилен. Оставалось полагаться на безумие:
- Мы переплывем реку, - сказал он, глядя теперь на Чеслава. Оказывается, от черного была польза - произнеся эту фразу в его присутствии, Викул уже не мог бы отступить. Он бы положился на любовь Морошки, на сострадание Никто, даже на понимание Крапивы. Но, отдать себя насмешкам Чеслава не мог. А значит, Чеслав одним своим присутствием поможет ему сделать первый шаг в борьбе со страхом. Лучше всего то, что он вряд ли догадается, как занятно Викул придумал его использовать, - ты и я. Морошке лучше лишний раз не выходить из логова - у нее может быть больше знакомых в этой части леса, чем у меня, - он отогнал мысль о том, что если кому и не стоит показывать нос из норы Никто - так это ему. Бездействие калеки, вынужденного отсиживаться в логове, было, пожалуй, пострашнее Кровь-Реки, - Крапиве тоже лучше остаться - незачем ей рисковать, перебираясь через реку.
Слова Морошки о том, что она собирается поселиться одна, показались столь абсурдными, что Викул едва заметно вздернул уголок губ в мимолетной улыбке. Она все еще была готова рисковать ради него, и Викул понятия не имел, за какие заслуги получил этот дар. Впрочем, он тут же нахмурился. Морошка ушла за ним, и навлекла на себя тем самым немало бед. Справляться с ними она собирается сама, кроме того, она хочет защитить его. Не потому ли, что думает, что сам он теперь уже ни на что не способен?
- Нет, - отозвался Викул твердо, и поглядел на Морошку, дав ей понять, что не потерпит возражений, - мы останемся здесь вместе и уйдем тоже вместе. Если то, что я слышал - правда, то это самое безопасное логово в Чернолесье... - он перевел взгляд на Никто, словно желая получить подтверждение своим словам, - мы не задержимся надолго.
Он даже не видел смысла объяснять свое решение, но неожиданно Чеслав сделал это за него. Викул поймал себя на том, что кивает в такт словам волка, и усмехнулся, когда тот назвал головную боль нашей.
- Вот как? - не удержался он, искоса глянув на черного, - а тебе что за интерес? Любишь истории со счастливым концом?
Пока их с Морошкой и в самом деле могла потянуть на такую. Вот, и мудрая старушка заговорила о новом имени. Перепут... Викул вспомнил, как Морошка рассказывала о нем, когда они сбежали с пира. Это было частью ее стаи, ее жизни до болот, и он помнил, с каким восторгом волчица говорила об обряде. Только не думал, что ему самому придется когда-то в нем поучаствовать. Впрочем, мысль об этом не казалась... Странной? Он с удивлением почувствовал, что и в самом деле нуждается в новом имени. Как будто это и в самом деле могло помочь ему стать кем-то другим. Кем-то... Не таким паршивым.
- Остается надеяться, что как только Боги вспомнят обо мне, они не испепелят меня на месте, - пробормотал он едва слышно себе под нос и, чуть прижав уши, виновато глянул на Морошку. Это из-за него она не проходила Перепута. Он украл ее, и убил ее брата тогда. Вряд ли, даже перестань он быть Викулом, он сможет об этом забыть.
Но ему удалось отвлечься на неумолчные вопросы Крапивы. Интересно, ответит ли Чеслав хотя бы на половину? И что в самом деле, Викул знает об этом волке, кроме того, что тот - кровосос? Даже его имя ему неизвестно, ведь если Никто сама лишь недавно узнала, что он стал черноустом, знает ли она, как его теперь зовут? Да и что он знает о Крапиве, кроме того, что та сама о себе рассказала? Кто они, эти волки, так внезапно встретившиеся ему на пути?
Впрочем, всего через несколько мгновений появились у него проблемы посерьезней. Он встревоженно взглянул на Морошку:
- Ты встретила черноуста? - и оглядел волчицу. Зацепился взглядом за рану - ту самую, что оставил ей его кадавр, и что она показывала ему сегодня. Викул не заметил других ран, но эта отдалась в нем тянущей болью. Сейчас ему было сложно поверить, что он отдал приказ кадавру нанести ее, - ты цела? Ох, Морошка, Морошка...
У нее был удивительный дар, притягивать черноустов. Тогда, у Опаленного леса, и теперь. А может, они делили этот талант на двоих? Недаром же, здесь появился еще и Чеслав.
- Что ж, - произнес он медленно, стараясь казаться веселым, - если его забрали сумеречники, мы его больше не увидим.
А в голове носилась мысль: конечно знают, конечно ищут.
И она, словно в насмешку отозвалась извне знакомым голосом, голосом волка, которого он здесь ожидал и хотел видеть меньше всего. Впрочем, это относилось к каждому из бывшей семьи Древних. Викул медленно обернулся, почуяв теперь настоящую опасность.
Поздоровавшись с Никто, словно они были знакомы, перед ним стоял Бес, вполне оправдывавший теперь полученную от Младших кличку.
Викул встретил холодный взгляд Беса своим - пожалуй, сейчас никакие чары княгини не смогли бы опустить температуру воздуха ниже.
Конечно. Он мог сколько угодно говорить Морошке, что теперь все будет хорошо, а Морошка могла сколько угодно верить в то, что они со всем справятся, но сейчас перед ним стояло воплощение его столь недалекого прошлого, до омерзения реальное, и Викул ни-че-го не мог с этим поделать. Карамора застал его слабым, в минуту счастья, и теперь в его власти было это счастье уничтожить. О, Викулу хорошо была знакома эта власть, он прежде упивался ей и своей неотвратимостью. Возможно, он даже учил этому Карамору. Однако, теперь он должен был надеяться, что тот не оказался слишком хорошим учеником. Или, что Викул сам не успел зацепить его ненароком.
Карамора подошел, благоразумно оставшись за чертой, которую не следовало переступать. Викул недавно упоминал, что логово Никто должно было оказаться самым безопасным местом в Чернолесье - но он явно не подразумевал при этом тех, кто может прийти за ним и Морошкой. Еще один шаг, и сгустившееся в воздухе напряжение вполне могло вынудить Викула кинуться на Беса в отчаянном прыжке, чтобы попытаться вскрыть ему горло. В конце концов, это оказалось наиболее простым решением проблемы.
Но могли быть и другие:
- Ты один, - Викул огляделся по сторонам, скорее ради подтверждения своих слов, нежели действительно думая увидеть кого-то еще, - что ты намерен делать?
Взяв себя в лапы, он наконец уселся на землю, и поглядел на Беса с дружелюбной заинтересованностью. В конце концов, вопрос был не праздный - от ответа многое зависело.

Подпись автора

аватарки от Мораны, Вороники и меня :З

когда ты был мал, ты знал все, что знал, и собаки не брали твой след. теперь ты открыт, ты отбросил свой щит, ты не помнишь, кто прав и кто слеп. ты повесил мишени на грудь, стоит лишь тетиву натянуть. ты ходячая цель, ты уверен, что верен твой путь.

но тем, кто не спит, не нужен твой сад, в нем нет ни цветов, ни камней. и даже твой бог никому не помог, есть другие, светлей и сильней. и поэтому ты в пустоте, как на старом забытом холсте: не в начале, не в центре, и даже не в самом хвосте.

викулу от дека, видимо с любовью

кто в болоте? а, это Викул
он всё время там, пакость, лежит
но не слушайте, дети, посул
его слово - отрава во лжи

не ходите в болото к нему,
он нарочно сидит там и ждёт...
вот сейчас я морошку веду,
а он ей гад бочок отгрызёт

викулу от морошки, точно с любовью

А там Викулушка живет
Он кровушку мою не пьет.
Он черноуст порядочный
И чуть-чуть загадочный хд