Дни тянулись по цепочке из бусин, перетекая друг в друга, сменяясь ночью. Серое небо светлело едва-едва; в Призрачном лесу бывало тяжело разобрать, когда светило сменяет одно другое. Высасывающая, обескровливающая серость украла весь свежий воздух, оставив лишь дурманящий туман, вгоняющий в беспечную дрёму.

Нивельхейм приоткрыла веки. Это было тяжело. Они наросли на глаза тяжёлыми, древесными корочками. Она чувствовала, как тело застыло на ней каменной чешуей: каждое движение было натужным, тревожило затёкшие суставы, растягивало подточенные временем веревки мышц. Волчица села на пороге пещеры, которую отыскала второпях, забилась в сухой угол и, оцепеневши, сидела там не меньше суток, прежде чем паралич, большой страх, севший ей на грудь, отступил, — следующие пару дней она путешествовала лишь в пределах своего тёплого угла. И сегодня, например, решила выглянуть наружу.

Если не шевелиться, то совсем скоро её душа выскользнет сквозь трещины в ржавой, гранитной породе, и тепло угаснет, она станет едина с этим едким туманом — и может быть так будет лучше, — не двигаться, не тревожить жизнь. Здесь жизни нет, — «разве вы этого не чувствуете?» Только не здесь — под сенью этих деревьев-не-деревьев, призрачных зрителей, рисующих страшные видения, рассыпающихся на глазах и восстающих из воды и грязи.

Она разогнулась, как будто бы только-только её давил к земле большой лапой порывистый ветер; тоненькая осина, юница запружинила, неестественно дёрнулась и выпрямилась. Пошатнулась, и чтобы остановиться, глупо упёрлась лбом в неровную стену; было больно — боль тянулась красной дорожкой-ниточкой изнутри. Эта боль — злое-презлое горе — вонзала клыки в сердце, тревожила разум снами на яву. Видения были бесконечными; впереди зашуршали упыри, в воздух взметнулся лесной настил. В земле открылась пасть черной-пречерной ямы, а на её дне она увидела тело отца — непривычно маленькое и незначительное, лишённое всякой жизни. Она нервно потрясла головой и всё исчезло. Отупевший разум не чувствовал ничего, кроме яркой-яркой боли — немного липкой, немного теплой, но красной и у неё был такой весёлый красный смех!..

Маленькими и осторожными шажками Ниф прошлась по скользкому камню и склонила голову к крошечной лужице воды — она подтекала откуда-то с потолка. Холодная влага заискрилась на языке, точно Нифельхейм проглотила целый сноп холодных, кусачих огоньков. В животе неприятно засаднило. Что-то внутри неё всколыхнулось, перевернулось, упираясь в скорлупу яйца.

В воздухе пахло смертью, затхлостью, — и откуда-то ещё потянуло чем-то непривычным, теплым, — но, скорее всего, ей просто показалось.

Отредактировано Ниф (17.11.2024 11:13:03)

Подпись автора

но если встретимся глазами —
тебе клянусь я небесами,
в огне расплавится гранит

Запах нарастает поверх скорлупы — она прозрачная и тонкая, собирается в хрустящую складку, когда кто-то тревожит её извне. Ненастоящий и маленький, совсем некрасивый мир, одеты в оболочку перламутрового тумана; воздух почти не проникает сквозь тоненькие прорези, как бы от птичьих когтей, но зато кое-что стремится разломать её надвое.

Голос проникает сверху, а запах окружает её, и Нифельхейм приходит в тонус. Кто-то принес с болот дух смерти — трупный запах — и разложения; волчица, — с виду ещё волчонок — подбирая под себя лапы, готовится к прыжку. Если она будет быстрее, то успеет вцепиться гостю в шею, повиснуть на ранимой коже, не отпускать, пока не иссякнет сила в челюстях. Этого может оказаться достаточно, чтобы сберечь в себе те капли жизни, которые родители выторговали для неё на страшном суде.

Она рычит; продолжает рычать тихо, гулко и утробно, когда к её лапам приземляется что-то неопределённое, с тёплым и дурманящим запахом. Ниф тупо взирает на дичь и, вопросительно глядя, мотает головой — неужто ей снова чудится? Волк сел при пороге, и она рассмотрела его внимательнее: он был крепок, заслонил собой сизый, мутный лес. На его морде горел шрам, прикрытый черным пушком — видно, что он был старый, этот след; и незнакомый волк был старше, крупнее, от него веяло мерзким болотом, тянуло тиной, ужасом, от него... от него разило чем-то странным и неопределённым.

И имя у этой странной неопределённости было громким и большим. Лютый.

— Я тебя не помню, — она хватает улов с такой остервенелой злобой, будто бы сама его словила, и это стоило ей немалых усилий. А он — этот пришлый, незваный нарушитель — собирается отобрать у неё то, что она заработала честным трудом. Ниф ест, отрывая большие, жадные куски, ломая кости со зловещим треском. — И не хочу знать. Ты пришёл с болот, а, значит, ты тоже такой... Гр-р! Умру, но тебя с собой заберу! — она облизала губы и ощерила клыки, пригнула голову к земле, чтобы прикрыть бьющуюся жилку на шее. Говорить такое с набитым ртом было опрометчиво, но злоба в ней всколыхнулась, яркая вспышка ненависти подожгла её как сухую щепку; и всё равно вышло как-то не так уж и устрашающе. — Только подойди ближе, попробуй, и я тебя так отделаю, что будешь где-нибудь ещё на видных местах шрамы носить и меня вспоминать добрым словом! Говорить, мол, "великая Нифельхейм мне оставила эти следы!"

Силы потихоньку возвращались к ней... ясность ума пока не спешила возвращаться обратно под своды черепа, — впрочем, и она пока не доела. Вот поест на славу — и посмотрим, по какому устью побежит этот... диалог-ручеек.

Отредактировано Ниф (20.11.2024 21:07:17)

Подпись автора

но если встретимся глазами —
тебе клянусь я небесами,
в огне расплавится гранит