Взгляд, наполненный и опустошенный одновременно, истерзанный и покореженный уймой заклятий, когтей и клыков, как будто смятый, но удивительно четко направленный на один объект впереди. Немигающий, смотрел, как какие-то побочные объекты своим движением тревожат округу. Окруженные черной, небрежно торчащей во все стороны шерстью, слипшейся от грязи и крови, очи как будто принадлежали мертвецу, до того не имели в себе жизненной искры.

  Карамора воткнулся всеми лапами в землю, в момент ощутив ее под собой так четко, что чуть не потерял равновесие. Ее лютый холод, ранее такой далекий и неведомый, отторгаемый пылающим яростью телом, теперь неумолимо наползал, как прилив на море. Прогоняя волны мурашек, он преодолевал расстояние шаг за шагом, подбираясь к и без того разодранному сердцу. И сейчас ощущалось, что этот процесс нельзя предотвратить, и что бы сейчас не начал делать завоеватель, не смог бы остановить этот длительный акт поглощения подобия собственной души. А он и не спешил, будто тело его разом свело, а он не противился всему, что происходит.

  Косматая грива, ранее четким гребнем стоящая на задней стороне шеи, как будто тоже погрустнела, разметавшись в стороны неровными шипами, но все еще держалась высшей точкой, ибо голова, выточенная сейчас из камня, висела едва ли не ниже уровня плеч. Карамора неподвижно наблюдал, как члены яробожьей стаи отделяются от остальной массы волков, стекаясь тонкими речушками к превратившемуся в центр вселенной точке, но сам не делал ни шага, оставшись ближе всех своих, но дальше тех, кто пришел сюда гостем. Видел он и то, как уже от собравшихся отделилась волчица, как по ровной дорожке она подошла к нему. И он не сомневался, что именно к нему, ибо других серая явно не искала. Черно-серый поднимает голову только тогда, когда она начинает говорить, все еще надеясь, что он стал нематериальным и невидимым за время своего бездействия. С огромным усилием, словно прямо с мясом и кожей, с хрустящим чавканьем, Карамора отрывает взгляд от объекта своего…вечного? Внимания. Окидывает целительницу им же, налитым тяжестью свинца, но уже лишенном влаги, что испарилась сразу же, как его оттащили от ублюдка.

  Поднимает и вмиг потяжелевшие острые уши, с отвращением натягивая на себя маску лидера. Грас шепнул, без упрека и издевки, напомнил обо всем, что было когда-то задумано, и Карамора вмиг сжал челюсти, а потом и почувствовал, как брови из жалости переползают в хмурость. На лебединой шее, изогнутой и мощной, он возвышает голову, внимая чужим словам со стороны. Хочет сплюнуть мерзкую тряску, с которой беззвучно нижняя челюсть ударяют о верхнюю. И только сейчас он понимает, что его не сломали, и не уничтожили. И ничто, что было ему дороже собственной жизни, не уничтожили. Только новая, видная засечка появляется на его костях, еще один смешок, с которым сверху смотрят и гадают, раздавили на этот раз, или пока еще не смогли, только пустив трещины. Эдакая проверка на прочность игрушки, вновь и вновь обретающей какой-нибудь новый опыт через прохождение всяких испытаний. Но не дождутся. Карамора цепляется взглядом за целительницу, теперь глядя на ту сверху вниз, потом на секунду переводит его на обжигающую толпу впереди, затем – вместе с поворотом половины тела и мелким шагом – за спину, где столпились его последователи и завершил этот круг. Они стояли прямо между двумя группами, а решение приходило в голову гораздо быстрее слов.
— Разумеется, – Ответил он ровно, кажется, сразу на два вопроса. Тон голоса тронула та же сдержанность, что звучала ранее, будто ветром сдув прошлое смятение и вдребезги разбившуюся волю. Дрожжание упрямилось, застревая в глотке и цепляясь за кольца трахеи, но Карамора готов был поклясться, что сейчас способен не выйти с ним на поединок, а раздавить одной лапой. — Проводим, и вас, и пленных. И…по поводу них. По пути расскажу, как облегчить исцеление, – Повествует он коротко и со вздохом.

  Постепенно, будто теряя свет, что был ориентиром, Карамора как в страшном сне, оказывается в абсолютной, кромешной тьме. И она не звенит, не шуршит белым шумом, она вообще не издает никаких звуков. Только холод, промозглый, мертвый, обволакивает сильнее, словно из земли вылезая с каждым мигом все сильнее и сильнее. А в груди и отпускает, и тяжелеет одновременно. Подозрительная отстраненность, с которой шли дальше мысли, напрягала бы, появись она в других обстоятельствах, когда есть время обратиться к себе и взглянуть внутрь. Но сейчас совсем не было на это ни желания, ни возможности. Только новый осколок прошелся по будто бы замерзающей душонке, когда из чужой пасти вылетело заветное слово.
— Сейчас…– С наполовину задумчивой, наполовину вопрошающей интонацией роняет Бес, спустя секунду мимолетной паузы. Он уже начал разворачиваться, дабы подозвать к себе волков, но когда целительница затронула вновь паршивца, остановился. Взгляд вмиг расфокусировался, сползая с наблюдающих за происходящим повстанцев, а клыки зачесались. — Нет, – Констатирует наконец коротко, отворачивая оба уха назад. Обещания… Да что ему, выросшему на болотах, эти обещания. Карамора заверяет сделки клятвой на крови и заложением жизни, а не словами, которые потом оборачиваются в прах, едва ли их коснется пламя конфликта. Если он сам, своими лапами, клыками и прочими методами не свершит кару над сволочью – то он обязан знать и видеть, как ее будут вершить другие. А даже если такого сделать не получится – в ближайшие пару дней у него есть возможность заставить глупца пожалеть, что он родился на свет. А потому…— Силы должны быть направлены на переноску раненых, а не него, – Бросает он, искоса глянув на волчицу. — Передадим вам его перед судом, – Дома его ждет теплый прием, которому он явно будет рад. — Живым, – Как бы невзначай уточнил или заверил, при том никак не изменившись в выражении морды и оставшись таким же равнодушным. — А пока, пусть остается на болотах, – И с этими словами, подчеркивая отсутствие намерения продолжать диалог без дела, двигается дальше, полностью оборачиваясь к своим. В следующие мгновения в воздухе зазвучат указания, и хозяин болот поставит точку в своем господстве, когда процессия вновь соберется в одну колонну и потянется на восток.

→ Выход из локации

Подпись автора

Раз, два — найдём тебя,
Три, четыре — ты в могиле,
«Не воспринимая мир как должное, беру всё в свои железные руки,
Чувство абсолютной свободы ложное, у вас, жиром заплывшие суки.

Спичкой горящая нетерпимость в удовольствия превращается тихий стон,
Когда огнём пылающая справедливость в квадрат возводит попранный вами закон.»
Пять, шесть — будем жечь,
Семь, восемь — за всё спросим.
Тебе кажется.