● начало игры ●

Накрапывал мелкий дождь. Неприятно капли касались рыжеватой шерсти. Лапы тяжело ступали по рыхлой земле, оставляя за собой цепочку следов. Я втягивала воздух носом и выпускала его через пасть. Чую запах смердящей гнили, значит мы совсем близко к волчьему пастбищу. Именно там выращивался наш драгоценный корм. Никто не знает, сколько голов насчитывает пастбище, но его всегда пополняли новыми экземплярами. Гниль смешивалась со своеобразным запахом Корма. Среди этих ароматов учуять что-то было той еще задачей. Но именно это поручи нам Патриархат - найти следы Викула и тех, кто причастен к его пропаже. Этот увалень, который должен внушать страх, чтобы поджилки тряслись, позволил себя увести будто переярка! Немыслимо, как он вообще до должности Брата смог дожить с такими способностями. Хотя, может он сбежал? Самовольно. Тогда это предательство, а значит надо будет вывернуть его кишки наизнанку и пересчитать все косточки позвонков. Ровно так же, как и нашему дорогому братцу, который поступил как самый законченный трус, сбежав с церемонии. Ненависть и злость за его поступок до сих пор бурлила в груди. Однажды, я обязательно найду его и повисну на его глотке за такое.

Я шла рядом с Марево, нам двоим поручили копаться в грязи пастбища. Я толкнула брата в бок и играючи укусила за щеку, гортанно порыкивая. Марево очень сильно отличался от родного братца, по крайней мере он остался в нашей стае, а не поджав хвост свалил в неизвестность. Более того, Мар многое позволял мне рядом с собой, а это, естественно, льстило и радовало. Возможно, именно поэтому я не желала его придушить или нанести какой-либо вред, не смотря на мою жестокость, он вызывает во мне теплые чувства и из всей стаи был все-таки ближе всех. Мне было рядом с ним... легко и спокойно? Словно я чувствовала опору и уверенность. Не то, чтобы я прям в этом нуждалась, но все таки это было полезным дополнением от брата.

- Маре-е-ево... - сладко протянула я, улыбаясь и хитро щуря глаза. - Чувствую, кто-то совсем скоро усадит свой зад на теплое местечко Брата. - я подмигнула и чуть побежала вперед. - Давай, чем быстрее мы все сделаем, тем быстрее свалим из этого дерьмового места. - Я нахмурилась, прижала уши к затылку и злобно клацнула зубами в воздухе. - Викул еще пожалеет, что именно нас направили искать его следы. - хвост нервозно стал бить бока.

Дойдя до пастбища, я огляделась. Одурманенные волки шатались, завораживающе звеня колокольчиком на шее, сбиваясь в кучи, но кто-то стоял по одиночке, отрешённо смотря в никуда. Внутри появилось страстное желание утащить одного такого себе в кусты и испить его свежей крови, но мы были на задании. Хотя, кто увидит пропажу? Явно же никто не следит за их численностью. Кругом валялись гниющие объедки, заполоненные мухами и червями, которые с радостью разделяли столь богатое пиршество. Я фыркнула и посмотрела на Марево:
- Ну что, пошли? - с этими словами я двинулась вперед, опустив голову и принюхиваясь к запахам земли, которые перемешались в единое месиво неизвестно чего. Но ни запаха Викула, ни запаха кого-то еще - я не почувствовала. Прочесывая шаг за шагом, я ничего не чуяла кроме тошнотворного мяса, волчьих экскрементов и запаха покорного Корма.

"Мы просто здесь теряем свое драгоценное время, почему нельзя было доверить эту грязную работу младшим, например, нашему ублюдку папаше? Почему мы, высшее звено пищевой цепи должны марать лапы и нос в этой грязи? Патриархату видимо совсем стало скучно."

Я нахмурилась и ударила раздосадовано лапой по земле, подбросив в воздух куски земли.
- Черт! Ничего! Еще эти увальни только мешают! - я стала злобно озираться и метаться среди скота в попытках уловить хоть что-то новое. Пихая и распихивая пасущихся волков, рыча и лязгая клыками возле их тел, чтобы напугать их и сбить в одну кучу. Те покорно отходили в сторонку, боясь издать лишнего звука. Ну, хоть позабавилась, уже что-то. И тут, когда я сдвигала очередного волка в сторону, угрожающе рыча, показалось, что в нос ударил иной запах. Я тут же остановилась и стала принюхиваться, чуть ли не роя носом почву. Шерсть интуитивно вздыбилась иглами от загривка до хвоста в предвкушении. Но увы… Показалось. Ошиблась. Злость на саму себя охватила меня и я жестко стиснула зубы от досады.

- Снова ничего... - зарычала я, поднимая голову и прижимая плотно уши к затылку. Шерсть заискрилась, глаза загорелись алым пламенем, ярость стала охватывать от того, что мы тут вряд что-то сможем найти среди кучи зловония. Неужто скот успел все затоптать? Может Марево был более удачливым и смог найти что-то?
- Что-нибудь нашел? - крикнула я, отрицательно покачивая головой.

Отредактировано Рагна (10.10.2024 00:32:07)

Подпись автора

роскошная Рагна в подписи от Зверобой ♥ невероятная коварная Рагна на аватаре от Люпин ♥ чудесная Рагна на аватаре от Стригой ♥

моральная боль прекрасно воспитывает ту тварь, которая идет по головам

→ Переход из Таинственный скелет [место встреч клана Черноустов]

Гисли шел, примеряясь к скорости Змия - благо, черный волк, задумавшись о чем-то, спешил не слишком сильно. Не так, как хотелось бы Гисли, которому казалось, что Яробожьи вот-вот ворвутся на Пастбище, как до того ворвались на поляну, и тогда снова кровь и смерти, и не останется совсем никого, чтобы ему помочь.

При мысли об этом, волчонок бросил на Змия умоляющий взгляд, словно прося того идти поскорее, но сказать ничего не посмел. Он помнил не только о Яробожьих, но и о черноустах, которые были куда как ближе. И о том, что Змий единственная преграда между ним и клыками жутких кровопийц. А ну как надоест ему болтливый волчонок, и одного слова хватит чтобы... Чтобы...

Но пока, он как будто делал все правильно - шепот волка над ухом слегка приободрил его. Если он будет достаточно послушным, может и удастся продержаться подольше? Тем более, и Змий заговорил об укрытии, и Гисли навострил уши. Стараясь не думать о тех, кто остался позади, близко они были или далеко, он обратил все внимание к черному волку, чувствуя, как маленький жгучий уголек злости зарождается в его душе. Эти Яробожьи, они пришли и все перевернули, как захотели! Они погубили множество Коршунов, и черноустов... Гисли не то, чтобы любил черноустов или доверял им - он был бандитом с болот и с малых когтей впитал истину: черноустов надо бояться, держаться с ними почтительно и не слишком часто попадаться на глаза. Но все-таки... Все-таки они были могущественными владыками болот, их защитниками, и при них никто не смел покушаться на земли Коршунов. А что будет теперь? Что их ждет? Как эти Яробожьи посмели прийти и все разрушить! Гисли поднял на Змия сверкающий взгляд, словно спрашивая у того ответа, и ощутил внезапную гордость за то, что смог рассказать тому хоть что-то полезное...

"Кто друг, кто враг"... Разобраться и в самом деле было непросто, ведь Гисли видел, что не только черноусты встали на сторону Яробожьих, но некоторые из Коршунов тоже. Но стоило ли говорить об этом? В отличие от черноустов, эти Коршуны были его братьями... И он знал, как скоры на расправу владыки болот.

Они достигли Пастбища. Гисли никогда раньше не был здесь. Какими бы отпетыми не были волчата Коршунов, как бы не храбрились друг перед другом, даже Гнилые болота были куда лучшим местом для игр и споров, чем Пастбища... Пропитанные рассказами о тех, кого забирали сюда черноусты и кто никогда не возвращался, они были местом многолетнего ужаса, боли и тления. И теперь Гисли снова уткнулся  взглядом себе под лапы, лишь бы не видеть знакомых морд, и спешил свернуть и прижаться теснее к боку Змия, завидев очередной силуэт в тумане.

Да, Пастбища были местом, где власть черноустов становилась неоспоримой... Натыкаясь на разбросанные тут и там кости, Гисли убеждался в этом все более ясно... И слова Змия стали приговором, опустившимся на безмолвные, безропотные головы. Как бы Гисли хотелось не слышать поднявшегося рыка, визгов, хруста костей и треска шкур, он не смог бы так плотно прижать уши, а зрелище, которое он увидел, подняв все же на мгновение голову - завораживало своей беспощадностью... Тут и там, черноусты, опьяненные злобой и запахами крови расправлялись с неподвижными волками. Исполняя приказ Змия с пугающей точностью, они оставляли раненных лежать в грязи, и их стоны оглашали воздух.

Зубы, вспышки заклятий - все шло в ход. Кровью, хлеставшей из ран, спешили напиться, насытиться впрок, оскаленные морды окрасились багрянцем, с клыков капали тяжелые алые капли. Соленый запах кружил голову. Это была настоящая бойня, и Гисли, хоть все еще и вжимался в бок Змия, не чувствовал его тепла - так онемело его тело.

И не сразу услышал обращенные к нему слова, а услышав - уставился на Змия невидящим взглядом.

Найти себе жертву? Отомстить? Он боялся шевельнуться. Как же он найдет себе жертву? Как узнает, кто виноват, а кто нет в пришедшей на их земли беде? Голова кружилась: ведь здесь были не только пленники из Яробожьих, но и одиночки, и Коршуны... Идти среди безразличных ко всему волков, заглядывать в глаза, пытаясь угадать, кто из них достоин расправы... А потом... Что потом? Гисли сглотнул подступивший к горлу комок. Он видел, что потом, все вокруг было сплошной демонстрацией тому. Клыки в горло, и сжать посильнее... Но хватит ли у него сил? Он уже мог задушить зайца, но волка... Даже того, который не будет сопротивляться...

Взгляд Змия прожигал насквозь, Гисли был пленен, обездвижен им. Что с ним станет, если он не послушается? Его убьют? Он станет следующим, кто ляжет в хлипкую болотную топь под натиском беспощадных челюстей? А может Змий разочаруется в нем и просто бросит... Он не сможет убежать, и Яробожьи придут, и обвинят его во всех этих смертях... А потом... Его утопят в Кровь-Реке? Вроде, именно так они поступили с Братом Древних, о котором Гисли только слышал, и никогда не видел...

Спотыкаясь, он шагнул в сторону одного из пасущихся волков и поднял взгляд. Того не беспокоил творящийся вокруг хаос, он мерно дожевывал кусок мяса. Наверное, давно уже жил с колокольчиком - шрамы и недавние укусы покрывали всего его тело. Владыки болот не слишком щадили своих пленников, а этот, возможно, был забавой для Младших.

Но был ли он из Яробожьей стаи? Пересиливая себя, Гисли пригляделся к волку. Никаких признаков, и не ясно, как понять... Вдруг он Коршун? Или просто одиночка, которому не повезло? Горло волка было очень близко, Гисли видел, как то содрогается, когда он глотал пережеванное мясо. И ужас, который первоначально сковывал все существо волчонка, уступил место чему-то еще...

Азарту? Чувству вседозволенности? Этот глупый волк с пустым взглядом стоял прямо перед ним, и не знал еще, что вот он, Гисли, шестимесячный волчонок Коршунов, может решать, жить ему или умреть. И в самом деле, была ли у него еще вчера такая власть? А теперь он под покровительством черноуста, под его одобрительным взглядом может вершить свой суд. И важно ли, будет этот суд справедлив? Что с того, что этот волк одиночка или Коршун! Может, он в любом случае здесь за дело? Может, он один из тех, кто готовил заговор...

Гисли еще раз оглянулся на Змия, и решительно сощурился. Было страшно, его челюсти подрагивали от напряжения, но он должен... Должен доказать, что не слабак! Что достоит быть спутником Змия! Достоин быть живым! Что он верен черноустам. И если выбор стоит между ним и этим незнакомым волком, то он, Гисли, этот выбор сделает!

Нерешительно, он ухватился за шкуру на горле волка. Слабо. Тот даже и не почувствовал него, потянулся за следующим куском. Чуть решительнее, Гисли потянул его в сторону, и волк, который явно привык, что им управляют таким способом, послушно отвернул голову и уставился на волчонка пустым взглядом.

Обмирая, Гисли дернул его за мех - раз, другой... Абсолютно ничего. Ему казалось, что Змий за спиной смеется над его беспомощными попытками. Тогда он взялся покрепче и дернул снова. Волк над ним захрипел, осев на передние лапы. Гисли потянул его, но плоть не так легко поддавалась слабым зубам. Озлобившись, он принялся мять и жевать из-за всех сил, тряся головой из стороны в сторону, пока что-то под его клыками, наконец, не поддалось, хрустнув и струя крови не хлынула ему в пасть, едва не заставив захлебнуться. Ошеломленный, Гисли отскочил в сторону, и наблюдал за тем, как волк, пошатываясь, вытягивается на земле, как его пустой взгляд становится еще более пустым, до тех пор, пока последняя искра жизни не покидает его, и он не становится просто недвижным бессмысленным телом, как и десятки тел до него.

Уже уходили черноусты, сбив в кучу остатки стада, уже и Змий обернулся, ожидая его, а Гисли все смотрел и смотрел на волка, который был живой, а после, его волей и силой его челюстей, стал мертвым. И, наконец, споткнувшись, он отскочил в сторону и помчался догонять своих, не чувствуя ничего, кроме пустоты...

→ Переход в локацию Мрачные Пики

Начало игры в локации
301 год от С.Ч.
25 месяца Благословения

Второй раз за день Стригой уворачивался от цепких колючек, то и дело норовивших впиться в шерсть и кожу. Он шел впереди растянувшейся цепочки, ведя их через пастбище к огромному скелету в сердце болот - туда, откуда пришел долгожданный сигнал. Они победили.
Мы победили, - мысленно поправил он себя, хотя его собственный вклад и не был столь доблестным как ратная битва. Но главное свершилось: прежним устоям клана пришел конец. И пусть боги будут милостивы к тем, кто вершил эту месть - ни один из этих негодяев не должен был уйти от праведного гнева как яробожьих волков, так и местных обитателей, что подняли головы из под хозяйской лапы. Ни один.
Еще шаг - и кустарник отступил, открыв взгляд широкое поле. Лапы утонули в сухой траве, перемешанной с гнилыми листьями и первым инеем. Пространство впереди было припорошено тонким снегом, но стоило приглядеться - и радость, с которой он шёл сюда, та осторожная надежда на перемены испарилась в один миг. Он ожидал этой тишины и пустоты. Ожидал, что скота уже не будет - уведён или спасён. Но он не мог представить их...
Тела. Десятки тел одурманенных волков, тех, кого черноусты так презренно называли скотом. Одни лежали в неестественных позах с перегрызенными глотками, другие - с разорванными животами. Снег вокруг них был бурым от запекшейся крови. Кое-где виднелись сорванные ошейники. Некоторые волки были не просто убиты, а обезображены - с вырванными клоками шерсти, с переломанными лапами, с поврежденными глазами.
Несмотря на то, что аромат крови наполнял его лёгкие и манил к себе, возможно впервые столь сильно с момента обращения, сердце Стригоя залила жгучая, слепая злоба, не давая поднявшейся жажде ни шанса. Он шагнул вперед, лапы проваливались в рыхлый снег,  и окажись перед ним враг - разорвал бы напополам, не прибегая к помощи магии или кадавра. Вот только никого не было.
Внезапно на краю поля что-то дрогнуло.
- Всем остановиться! - резко бросил он через плечо, чтобы спутники придержали тех волков, что еще шли в ошейниках. Они все понимали: сорви их сейчас - и волки рухнут. Их тела ещё не забыли травы, их разум ещё не вернулся. А если упасть здесь, на этом проклятом клочеке земли - они не поднимутся без помощи лекарей и долгого-долгого лечения.
Убедившись, что его услышали, Стригой двинулся вперед, медленно, принюхиваясь и вглядываясь в окоченевшие трупы. Там, где мелькнуло движение, среди груды мёртвых тел он нашёл его - живого. Шея была свободна от ошейника, но покрыта синяками и кровоподтёками от того, что её кусали не один раз. Лапа перебита, бок в крови - чьей, и не разберёшь. Глаза - полуприкрыты. Но едва заметные облачка пара доказывали - он еще дышит.
Осмотрев поле еще раз, Стригой не нашел больше угроз. Только тяжелое, давящее осознание: эти твари даже не стали забирать этих волков с собой. Просто перерезали, как ненужный хлам.
Повернувшись к застывшим у кромки пастбища волкам, он дал короткий сигнал - можно подходить.
И пока остальные осторожно ступали по его следам, он бросился к выжившему. Он разгребал лапами и магией груды тел, освобождая пространство. Нашел пучок сухой травы и начал протирать шерсть раненого, пытаясь оценить повреждения. Под слоем грязи и крови открылась ужасная рана - от плеча до бедра, почти обнажающая ребра.
Где-то позади раздался стон. Потом еще один, дальше. Стригой резко повернул голову - в разных уголках пастбища шевелились еще несколько тел. Их было мало, очень мало, но они были живы.
- Мокрогузые гагары! - вырвалось у него сквозь зубы. Мысли лезли в голову сами собой: если бы мы пришли раньше... если бы взяли с собой больше волков... мы могли бы спасти их всех. Он видел, как некоторые из одурманенных пытались подняться на сломанных лапах, как другие просто лежали и смотрели в небо пустыми глазами. И не всех выживших можно спасти.
Не зная, как подступиться к этой ране, Стригой замер. Он не был лекарем - его навыки ограничивались базовыми знаниями о травах. Лапы беспомощно застыли над искалеченным телом.

А перед глазами всплыло другое пастбище - всего несколько часов назад. Такое же холодное, припорошенное снегом, но еще живое. Тогда всё пространство было заполнено медленно движущимися силуэтами под мерный перезвон колокольчиков. Они с группой подошли со стороны скелета, едва затих сигнал тревоги. Большинство Коршунов и черноустов уже ринулось в бой, и им самим нужно было поторопиться, чтобы успеть увести хоть кого-то прежде, чем оттесненные члены клана пройдут через Призрачный лес
Кервель издалека уже наметил несколько групп скота в западной части. Их было удобно погнать в Колючие заросли, в сторону медвежьего угла, чтобы там затихариться. Едва прозвучала команда, волки начали аккуратно подталкивать одурманенных, направляя их к спасительным зарослям.
Стригой же отошел левее, вставая на прикрытие. И сразу заметил двоих: Пастыря, уже семенившего в их сторону, и - что было странно - Дегтяря. Последний стоял поодаль, очевидно также заметив их.
Когда Пастырь приблизился, Стригой резко развернулся к нему, шерсть на загривке вставшая дыбом. Глубокий, предупреждающий рык вырвался из его глотки.
-Иди прочь, старик, - пригрозил он. - Не твое дело, что здесь происходит.
Стригой сделал шаг вперед, когти впились в мерзлую землю. Он видел, как Пастырь замедлил шаг, неуверенно озираясь. Черноуст ощерился, и старик, кажется, понял, что обычных его увещениваний сегодня будет недостаточно, чтобы отогнать наглецов от его любимого скота. Медленно, не поворачиваясь спиной, он начал отступать, что-то бурча под нос.
В тот момент Стригой думал только об одном - дать время своим увести как можно больше несчастных. Каждая секунда могла стоить кому-то свободы.

Теперь же, глядя на искалеченные тела вокруг, он понимал - этих секунд оказалось слишком мало. Рядом мелькнула темная шерсть Дегтяря. Стригой обернулся и окликнул волка.
- Проверь того рыжего в паре прыжков на север, кажется он стонал, - кивнул он в ту сторону, а сам хмыкнул самому себе, вспомнив, как началась их встреча в этот день...

Да... тогда Стригой наблюдал за развернувшейся между черноустом и коршуном дракой с настороженным вниманием, однако не собираясь в неё вмешиваться - пока опасность не сместится непосредственно к их отряду. Он не знал, что Дегтярь забыл в этот час на пастбище, и был искренне удивлен, когда тот перекусил черноусту шею. Тот, конечно, был из младших, причем не из тех счастливчиков, что обласканы вниманием сильных, а потому питался крайне скудно. Но даже такой противник мог стать обычному волку смертельной угрозой, успей он поднять кадавра. Что же, видимо черноуст и правда был совсем плох, раз кинулся на пастбище, а не в гущу битвы, да еще и так бесславно погиб.
Однако на этом удивления не закончились. Расправившись с черноустом, Дегтярь направился в их сторону, волоча труп за собой. Пастырь к тому моменту уже спрятался за спинами неподвижных волков и пропал из виду - может, также успел увидеть короткую стычку, а может готовил обвинительную речь против негодяев, что посягнули на чужой скот. Но убивать его, пока он не стал чинить им препятствий - не хотелось. А что станет с его рассказами потом... Стригой надеялся, что в хаосе битвы или побега всем будет просто не до выяснения подробностей.
Когда бурый приблизился на расстояние прыжка, Стригой, до этого лишь настороженно следивший за ним, поднял шерсть на загривке и предупредительно рыкнул, требуя остановиться. Его взгляд скользнул по телу черноуста у ног Дегтяря, затем снова впился в глаза. Его напарники позади постепенно согнали разрозненные группы волков вместе и начинали подталкивать их в сторону зарослей.
- Убить "своего"... даже для Коршуна это перебор, - в голосе Стригоя слышалось напряженное внимание. - Ты решил воспользоваться суматохой, чтобы свести старые счёты? Или у тебя другие причины быть здесь... сейчас? Почему не бежишь сражаться за клан?

Стригой не отступил, когда Дегтярь оказался так близко. Напряжение все еще держало его в тонусе, чтобы среагировать на малейший выпад, и едва бы темношкурый попробовал напасть - Стригой не постеснялся бы использовать Слово. Все же, хотя Дегтярь и был ему в чем-то симпатичен своей позицией, да и ответ волка, как и его поступок, были вполне красноречивы, но достаточно ли этого, чтобы выбрать сторону восставших - Стригой тогда не знал.
- Подальше отсюда, - ответил он волку. А после добавил в ответ на его вопрос: - скоро здесь никто не будет в безопасности, в том числе и мы.
Он видел, как взгляд Дегтяря скользит по уводимым волкам, и сделал шаг вперед, одновременно и перекрывая ему путь, и сократив дистанцию до шепота. Скрывать что либо смысла не оставалось - всё решит исход битвы. И если клан выиграет - сдаст их Дегтярь или нет - будет наименьшей проблемой.
- Яробожьи прямо сейчас вычищают болота клыками и магией. Слышишь - они уже преодолели каменный шрам, да и с востока началось... Среди же членов клана найдется множество тех, кто непременно ударит в спину дорогим собратьям... - Стригой усмехнулся и едва качнул головой в сторону мертвого черноуста. - Вопрос лишь в том, с кем ты окажешься по одну сторону, когда сюда оттеснят оставшихся верными клану...
На этих словах волк отстранился, давая Дегтярю немного пространства и паузу, чтобы подумать. А после прибавил.
- Думаю, вариантов скрыться на нейтральные земли уже нет. Как и предугадать, кто выйдет из этой заварушки победителем, дабы судить поступки выживших. Но... - он на мгновение отвёл ухо в сторону, прислушиваясь к действиям группы позади, - эти волки не заслужили оказаться в эпицентре битвы. Мы спрячем стольких из них, сколько сможем.
Звуки подсказывали, что пока что все шло по плану - тихий перезвон удалялся на восток, и кто-то из сопровождающих определенно задержался позади, шурша прелой травой и снегом в ожидании Стригоя.
- Так что же, куда пойдешь ты?

Стригой внимательно следил за реакцией Дегтяря - за тем, как напряглись его лапы, как взгляд на миг ушел в себя. Этот волк был для него загадкой: немногословный, отстраненный, но всё же... всё же что-то в нём было, выгодно отличавшее от прочей болотной швали. И тогда, глядя на него, Стригой поймал себя на мысли, что отчаянно хочет, чтобы бурый выбрал их сторону, а не просто ушёл спасать собственную шкуру, надеясь проскочить между когтем и клыком.
Потому, когда наконец прозвучал его ответ, Стригой почувствовал, что, оказывается, в напряжении затаил дыхание, забыв как дышать. Он шумно выдохнул и не сдержал одобрительной улыбки. Затем кивнул - сначала коротко Дегтярю, а потом и коршуну, что терпеливо ждал в стороне и не вмешивался. Тот понял без слов, развернулся и побежал вперёд, догоняя остальных.
Стригой дал Дегтярю пару шагов форы и пошёл замыкающим, то и дело оглядывая окружающее их пространство в поисках опасностей. Но если не считать шума битвы вдалеке, пастбище как и прежде казалось ужасающе умиротворяющим. Однако даже это ощущение длилось недолго.
Когда в лесу на юге что-то грохнуло - громко, зловеще, с треском ломающихся деревьев, - Стригой резко дернулся, всем телом развернувшись к звуку. Он мысленно прикидывал расстояние и его взгляд становился всё мрачнее и мрачнее - слишком близко. Битва приближалась, и каждая секунда промедления могла стоить им всем жизни.
- Быстрее! - его голос сорвался на низкий, сдавленный рык, больше похожий на приказ, чем на просьбу. Он подтолкнул плечом одного из одурманенных, потом другого, но они по прежнему едва переставляли лапы, а глаза были пусты и безразличны. Сердце Стригоя бешено колотилось, кровь стучала в висках, требуя что-то делать - бежать или драться. Вот только он не мог этого сделать. И эта медлительная процессия казалась ему худшим кошмаром из-за полнейшей беспомощности.
От мысли, что вот теперь их точно могут обнаружить в любой момент, по спине пробежала холодная дрожь. Он мысленно уже видел, как из-за деревьев покажутся враги и им придется принять неравный бой, молясь, что яробожьи успеют прорваться к ним вовремя. И когда один из одурманенных в хвосте колонны вдруг споткнулся и начал падать, Стригой рванулся к нему, не раздумывая. Не в силах смотреть, как тот останется позади, он грубо перекинул его через свою спину. Волк был легким, почти невесомым - жалкая тень былого существа. Стригой мелко засеменил вслед за уходящими в колючие заросли, чувствуя, как каждое мгновение на счету.
Передав ношу другим, он снова вернулся к хвосту колонны, оглядывая пастбище. И всё же пока что им везло - кроме застывших вдали теней - никого. Он замер у самой стены колючек, слившись со снегом и тенями, и не шевелился, пока последние шорохи шагов не стихли в глубине зарослей.
Последнее, что он увидел, прежде чем скрыться самому, - это те, кого они не смогли забрать. Те, кто остался медленно брести к тушам павшей дичи, безучастные и обреченные. От этой картины сердце его болезненно сжалось. Но выправка боевого ведуна, годами вбивавшая в него дисциплину, не позволила совершить необдуманных поступков. Теперь их ждало худшее из всего, что может быть на войне - томительное, выматывающее ожидание и он отчетливо понимал - не всех можно спасти, в данных обстоятельствах они обязаны защитить тех, за кого взяли ответственность.

Теперь, по прошествии времени, эти слова вновь отчетливо возникли у него в голове, когда он смотрел на раненного волка под ногами. Тот буквально балансировал между жизнью и смертью, будучи за пределом едва ли не двумя лапами из четырех - и всё же держался зубами за жизнь. Это вызывало уважение, и Стригой, надеясь, что основные силы сражавшихся уже на пути к ним, сделал то немногое, что было в его силах - наложил охлаждение на зияющую рану и прижал к ней высушенную магией траву, чтобы окончательно остановить кровопотерю. В то же время чуть согрел его грудь, лапы, землю вокруг, чтобы оставшиеся силы несчастного не уходили на борьбу с холодом. Когда чары набрали крепости, чтобы их поддержание было возможным без выматывающего контроля, Стригой поднял голову, чтобы посмотреть, чем заняты остальные. Кто-то также высматривал и выхаживал живых, кто-то не давал разбрестись тем одурманенным, что коротали время в их компании. Пройдя немного в сторону, Стригой зацепился взглядом за знакомый цвет шерсти и удивленно обратился к лежавшему телу:
- Да-а-а, старик. Ты остался со своими подопечными до конца...
Глаза Пастыря оставались широко открыты после смерти, и Стригой прикрыл их, дабы умерший дух не видел более окружавшего его ужаса. Стригой не мог сказать, что умерший был однозначно плохим волком. Хорошим его тоже не назовешь, но на болотах до сего дня за каждым вилась тропинка из грехов, в том числе за ним самим. А от действий старика всё же была какая-то польза для всех несчастных пленников этого места, и он мог бы заслужить своё прощение. О чем он думал перед своей смертью? Знал ли, что его жалоба на похитителей останется без внимания? Успел ли сказать вообще хоть что-то, прежде чем его зарезали? Что делал, когда сюда пришли убивать без разбору?
Стригою хотелось верить, что Пастырь, увидев творимый беспредел, попытался возмутиться, за что и был казнен на месте.
С этой мыслью он покинул его тело, делая небольшой круг по поляне, прислушиваясь и приглядываясь в надежде услышать тех, кому пригодится помощь. Было больно осознавать, что пока он и прочие волки прятались в зарослях, не смея высунуть носа, да гадали в окружавшей их тишине об исходе боя, члены клана творили подобную мерзость настолько близко и безнаказанно. Стригой стиснул зубы от нахлынувших чувств, и безумно желал бы знать в эту минуту - остались ли эти выродки в живых. Потому как если боги позволили им и дальше ходить под этим небом - он сделает всё, чтобы это не продлилось долго.

→ Переход из Таинственный скелет

Хельга шла не быстрее, и не медленнее остальных - вышагивая в окружении волков, она держала их темп машинально, погрузившись в какое-то состояние странного стопора. Перед глазами покачивалась однообразная болотная земля, от кочек и прогалин рябило в глазах, тяжелый дурман, не развеянный даже предзимними ветрами, уже не бил в нос, а скорее мягко обволакивал разум. Иногда волчица поднимала голову, чтобы посмотреть на своих состайников и членов Багрового альянса, которые шли с ними. Некоторые из них были так же вымотаны, как она. Некоторые же бодрились, а кто-то до сих пор был напряжен и возбужден, после недавно отгремевшей битвы.

В тропах пришлось довериться черноустам и бывшим коршунам: только они знали, куда здесь можно безопасно ставить лапу, что было особенно важно, учитывая, что большую часть земли сковало предательски тонким ледком, и запорошило легким снегом. Лед похрустывал под лапами, и Хельга, изредка оглядываясь по сторонам, думала, что Морошка тоже видела все это - унылый пейзаж, черные омуты, кривые болезненные деревца, когда была в плену у Сивиря... Или тогда еще Викула. Как она там? Как они там все? Удалось ли им отыскать осколок?

В дурманящие запахи вплелась новая нота, слишком знакомая, и Хельге она совсем не понравилась... Стиснув челюсти до скрипа, она резко встряхнулась, прогоняя усталость и дрему, и посеменила вперед. Ей казалось, она знает, что увидит, вот только ей только казалось...

Оказавшись на пригорке, она замерла и почувствовала, как возвращается дурнота, но усилием воли загнала ее обратно. Глаза ее расширились от удивления и ужаса. Милостивая Лада, казалось, нет ничего, на что не были бы не способны проклятые черноусты с болот.

Здесь и там в изломанных, неестественных позах, лежали волки. Их стоны мешались со свистом ветра, воздух казался густым и багровым от запаха крови, а незрячие глаза мертвых были обращены к небу, как будто искали там ответа или справедливости.

Хельга большими скачками бросилась к раненным. Здесь уже были несколько волков, но целительница не успела подумать о том, свои они или чужие. Да и кто теперь был свой? Она видела только, что они пытались помочь, а значит - могли быть полезны. Неподалеку стояли те, кто еще был в ошейниках, но сейчас Хельге было не до них.

- Воины - ломайте толстые сучья и гибкие ветки, - приказала она раньше, чем успела подумать, что вернее было бы подождать распоряжений Мораны или Караморы, - ведуны, которые не умеют лечить, плести носилки. Все кто может лечить - ко мне. Сколько у нас трав? Все положить сюда - и она кивнув на плоский и относительно сухой камень, сама первая начала выворачивать сумку. Следовало понять сколько у них запасов и каких, прежде чем они смогут распределить их.

Некоторую часть своих трав и снадобий Хельга потратила раньше, оказывая помощь пленным врагам на поляне, и теперь чувствовала странную вину перед теми, кто лежал здесь, и кому теперь, возможно не достанется лекарств. Шерсть на ее загривке взъерошилась, и Хельга быстро бросила взгляд на пасмурное небо, как будто и сама ожидала получить ответ оттуда, правильно она поступила или нет. Но, нельзя было давать волю нарастающему в груди отчаянию. Вышвырнув из головы все нелестные мысли по поводу богов, которые ставят живых перед таким выбором, она пробежалась между рядами раненных, быстро опуская голову к их мордам, прислоняя к груди ухо. Некоторые были еще живы, но Хельга знала - и шерсть ее при этой мысли становилась дыбом - что их ей придется оставить. Она из самых страшных вещей, которым ее учили, и которая, как она надеялась, никогда ей не пригодится - умение оставлять безнадежных, даже если они еще были живы.

- Вы, двое, сюда! - кивнула она волкам, что наиболее активно оказывали помощь раненным: светло-серому и бурому. Милостивая Лада, она даже не знала, как их зовут, но с другой стороны, это сейчас последнее, что имело значение. А ведь она могла быть единственной целительницей среди всех этих волков, - за мной.

Она пробежала среди мертвых и живых, указывая носом на волков:

- Этот, этот, этот... - оглядела мимолетом повязку, наложенную на лапу одного из и кивнула, не зная, кто именно это сделал, - неплохая работа.

А после продолжила:

- Этот, этот... Этого в первую очередь, - нос целительницы указывал на одного волка за другим, и она молила Богов, чтобы ее помощники оказались достаточно понятливыми, чтобы не задавать лишних вопросов, - этого возьму на себя. В первую очередь унимать кровь и заглушать боль. Сильные лекарства давать самым слабым. Я буду помогать магией. Кто еще умеет исцелять - помогайте. Кто не при деле - топите снег, кипятите воду. Развести костры.

Сама она остановилась возле навзничь лежавшего волка, под которым растекалась багровая лужа. Этому несчастному располосовали глаз и оставили множество ран на боках и лапах. Бедро было пропорото до кости, и из него толчками струилась кровь. Она моментально впитывалась в снег, мешалась с грязной кашей. Оставшийся целым глаз уже начал мутнеть, и Хельга поспешно протянула к его ране хитро сплетенное травяной паутиной целительское заклинание, закрыла глаза, прогнав вместе с толчком сердца магические силы - по жилам, наружу и дальше, под плоть, под кожу, к чужим нервам и сосудам. Целительская магия огладила волка, успокаивая мечущееся в безумии сердце, залатала наскоро рану, останавливая ток крови. Волк облегченно вздохнул и вытянулся. Хельга оставила его на попечение другому, подоспевшему с водой, чтобы промыть раны и заложить в них чистый мох, пропитанный целебным настоем, и перешла к следующему. Ее лапы немели от холода отдаваемых сил, но стиснув зубы, волчица продолжала шептать заклинание за заклинанием.

Знакомый запах. Лай одного из сопровождающих. Дегтярь посмотрел в сторону горизонта - это была группа волков, некоторых из которых он видел ранее, некоторых нет. Яробожьи. В груди неприятно потянуло от предвидения событий этой встречи. Хищник был уверен в том, что его узнают, а что будет дальше - известно лишь Богам. На мгновение сделав паузу в помощи раненым, волк напряжённо взглянул на приближающихся, морально готовясь к неизбежному. Поджав хвост меж лап, а голову развернув боком, он зыркал в их сторону одним глазом, словно птица, лишь бы скрыть признаки, по которым его можно было бы безоговорочно опознать, и старался не отвлекаться от работы.

Первой подошла Хельга, Сводящая Яробожьей стаи, и позвала их со Стригоем. Клеймённый отставил уши назад да потупил морду, стараясь не поворачиваться лбом к Сводящей, словно надеялся, что это сделает его невидимым. Зверь пошёл сзади от Стригоя, стараясь не особо мелькать из-за его спины. Лишь комментарий Хельги о качестве выполненной им работы над переломом одного из несчастных ободрил воина и напряжённый шаг стал более уверенным, несмотря на то, что самка и не могла знать, чьих лап это дело. Привлекать внимание и заявлять о своём авторстве он, конечно же, не стал, лишь кротко кивнул. Выслушав указания, молча стал выполнять он то, что говорит пожилая волчица, и не подавал виду о своём внутреннем волнении. Густой мех был распушён от холода, влажный, припорошённый серебряным крапом снежинок.

Дегтярь окунул морду в свою сумку и наскоро вытряхнул из неё всё то, что могло быть полезно в сложившейся ситуации, после чего проследил за тем, каких волков взял на себя Стригой, и методом исключения отправился оказывать помощь остальным перечисленным. Приведя одних полуживых существ в сравнительно стабильное состояние да смиренно признав последние толчки сердца вторых, он устало вздохнул. Всё же лечить без магии долго и сложно, слишком долго для сложившихся обстоятельств. Здесь важнее была скорость и оперативность, поэтому, проводив безнадёжных, воин отправился помогать Стригою там, где требовалась чужая лапа. Он говорил с белошкурым односложно, экономя время в том числе на словах и взглядах, чтобы не упустить драгоценные для чужих жизней мгновения. И всё же, даже не глядя на морду знакомого, зверь чувствовал в его запахе недавние ноты схожего со своим волнения. Хоть кто-то его разделял.

И всё же, нутро Дегтяря оное не покидало. Что Сводящая его не узнала - просто повезло. Но что насчёт остальных? Впрочем, Яробожьи вряд ли что-то ему сделают. Они скоро должны будут отправиться на родные земли и ещё долгое время он с ними не пересечётся. Но что насчёт новых будущих состайников?  Есть ли среди них те, с кем у воина несведённые счёты? Кто их предводитель и, что не менее важно, одобрит ли он внеплановое пополнение своих рядов? Вопросы мелькали в голове, а один глаз то и дело, исподлобья, украдкой бросал взгляды на приближающихся волков, короткие, цепляющие среди них знакомые морды и позволявшие строить предположения о незнакомых. Покончив с первой экстренной помощью и, прижимая своим весом повязку на одной из недавно хлеставших кровью ран на теле пострадавшего, хищник увлажнил языком свои губы, готовясь к тому, что неизбежно последует диалог с кем-то из новоприбывших.

Отредактировано Дегтярь (18.11.2025 22:53:17)

Подпись автора

Следы от когтей.

Переход с Таинственного скелета.
  В отличии от прошлого себя, что вел волков к скелету, не позволяя кому-то другому выбиваться вперед себя и возглавлял огромную колонну, сейчас Карамора следовал чуть погодя, уступив ведущую должность кому-то из своих. Волк выглядел не столько уставшим, раненым или разбитым, сколько закрытым или замороженным, как будто не желавшим более проявлять эмоций. Морда его была спокойна, уши стояли высоко, а хвост держался параллельно земле, не выдавая никакого намека на сбитость или угнетение. Только пахло от него серой тоской, смятением и неоднозначностью, как будто не осталось чрезмерной радости или она высосала из него последние воинственные соки.

  В голове было удивительно тихо, только его собственные, разрозненные мысли то и дело мелькали, а на фоне или даже первом плане не было и намека на Птица или Чернига, словно те, сговорившись, мигом его покинули и оставили так, в одиночестве и темноте. Карамора смотрел вперед, на мелькающий впереди просвет между стройных деревьев и думал, кажется, о чем-то неоднозначном, держась отстраненно и холодно, только едва ли видно поглядывая на волков, что обгоняли его или наоборот замедлялись по каким бы то ни было причинам. Черный шел посередине группы, ловя на себе взгляды, искоса брошенные что Яробожьими волками, имена многих из которых были ему неизвестны или не имели сейчас значения, что своими, которые попадались на глаза куда чаще, учитывая близкое соседство.

  Но в тот момент, когда под лапами раскинулись просторы огромного луга, с изредка понатыканными в него не слишком обширными кустарниками, Карамора только сглотнул, стараясь разом охватить взглядом весь масштаб. Тут и там, поодаль, в низинах, на возвышенностях, на затоптанном и почерневшем снегу, лежали раненые, а то и убитые и растерзанные, волки. Те, кого не укрыли и те, кого не смогли спасти. Резко возросшая активность, что тут же накрыла новопришедшую толпу, что тут же рассыпалась по небольшой части из видимого пространства, оставила Беса в большем одиночестве, чем было до. Некоторые притормозили сильнее, обернувшись на него и ожидая приказа, хотя и без того знали, что им сейчас нужно делать. Они, видя наполненный сотней вперемешку, и одновременно опустошенный взгляд своего предводителя, сами между собой переглянулись, но не успели, кажется, окончательно усомниться.
— Помогать, кто чем может, – Коротко вырывается из пасти волка, что остался позади них. Здоровые – или впрочем, пребывающие в сознании – волчьи спины не могли загородить собой от Беса все, что происходило сейчас на открытом пространстве. Возможно, картина не была бы столь печальна, если бы все это происходило в густом лесу, где деревья со своей милости хотя бы частично прикрывали собой всех израненных врагом волков. Он видел такое не раз, на пирах и при восстаниях, но сейчас, кажется, Караморе было намного больше дела до каждого из находившихся тут. — Чего встали, как ходить забыли? – Цедит сквозь зубы черный волк, решительно ступая вперед, тут же побуждая на такое же действие и последних оставшихся стоять рядом с ним. — Все хоть немного сведущие в травах – отправляйтесь помогать явно живым. Воители – проверяйте всех, кого видите на живость. Кто подает признаки – давать сигнал, подзывать лечащих, – Чеканит он, ускоряя шаг и переходя в рысь. Оглядывается, будто пересчитывая тех, кто должен был защищать скот. Даже несмотря на то, что ему доложили о штатности ситуации нельзя было исключать, что они тоже могли пострадать. Светлая шкура Стригоя бросилась в глаза, потом, выполняющая такие же действия более темная, коричневая, кажется, или черная, Беса смутила. Он прищурился, не сбавляя хода, после нахмурился, заприметив в волке того, кого явно не посвящал, видимо, хорошо сработали в моменте. Нужно будто присмотреться к нему, раньше не часто попадался на глаза.

  Карамора оборачивается назад, замечая Морану, что осталась еще на подходе, его уши дергаются, но он не сбавляет хода, двигаясь по направлению к отдаленному концу пастбища. Оставалась надежда, что в ужасе и смятении до туда не успели дойти, а кто-то из пленных оказался там и сам ненароком схоронился. В низинах, или за зарослями, или у кромки леса, кто разбежался от шума или вырвался лишь раненным, но не смертельно. Пятна на снегу с каждым новым шагом попадались все реже и реже, а расстояние между ними только увеличивалось и увеличивалось, это означало, что тут не ступало столько же лап, сколько немногим ближе к Скелету. Карамора опускал морду к каждому, кто лежал тут и там, и справа, и слева. Есть те, кто дышит, есть и те, кто даже издает какие-то звуки. Они мучали и пытались двигаться, а голоса эти сливались в один разрывающий гул, которым сопровождался каждый чужой шаг. Черно-серый прислушался, задерживая дыхание и едва ли не повисая в воздухе перед новым шагом. До ушей его донесся слабый, едва различимый за возгласами позади и затоптанными стонами чуть-чуть поближе, звон. Глухой, отвратный и нагоняющий тоску в обычное время, и столь желанный сейчас. И взгляд голубых глаз отделяет от общей белены и серости плетущийся вдоль кромки леса силуэт, живой. Карамора вздергивает голову, словно среди камней увидел самородок, срывается с места, а в лапы тут же отдает острой болью от перенапряженных мышц. Широкими скачками он настигает бездумно чешущего куда-то в неизвестность волка, окраса, кажется, серого или серого с бурым, пихает того грязной бочиной и резво разворачивает, заставляя сменить курс и отправиться по Караморовым следам обратно к скоплению волков. Попутно Черный еще раз окидывает взглядом огромный луг, выискивая хотя бы намек на таких же потерявшихся, пока те не угодили куда-то в еще не успевший покрыться льдом омут. И только на подходе, не спеша смешиваться с толпой, он выкрикивает:
— Кто есть свободный – туда, есть живые, – Протараторил, рывком головы указывая на место, откуда только что пришел сам, тут же наклоняясь к плетущемуся впереди волку и кусая того за скакательный сустав, отчего последний тут же прибавляет хода и спотыкаясь семенит вперед, натыкаясь на разумных. — Этот целый, – Констатирует Завоеватель, сразу же оборачиваясь и бегом отправляясь в другом направлении. И то, что предстало перед глазами дальше, заставило его едва ли не вывернуть себе шею, потому что лапы, все четыре разом, свело, а ребра сжали сердце так, что с брызгами раздавили, как шишку, заставив ошметки разлететься в разные стороны. Чужой кадавр собой прижимает волчицу, и красное застилает глаза того, кто не сбавляя ходу пытается сократить между собой и ею расстояние, словно полосуя его клыками. Вмиг трахею сжало визгом и переломило, оставив ту острыми углами торчать из изуродованной глотки, а в лазах остекленела влага, оставив картинку размытой, но удивительно хорошо отпечатавшейся в затылке. Содрогнулось тело, пустив горячку, едва ли не подвернулись лапы на какой-то проклятой кочке.

  Сорокопут оглох, а от тела его, кажется, осталась одна оболочка. Которая готова уничтожить. И ничто его не остановит.

  Он видит только два объекта из всей вакханалии: белое, что стало красным, и тень, что отвратительно зажимая хвост с каждым мгновением стремится раствориться в пустом пространстве. Остальное – всепоглощающая, багровая темнота, кровавая завеса, которая не только скрыла остальных и душила в себе, но и мешает сделать и самому волку еще один вдох. Скорость, кажется, перевалила за максимально возможную из всех, с которой черный когда-либо передвигался. И он не чувствовал и не видел ни того, как бежит сам, ни того, что происходит – а происходит ли вообще, – вокруг. Затуманенный туннельный взгляд сфокусирован только на одном – спине и затылке, что с трусостью зайца пытается достигнуть спасительных деревьев. Но ее владельцу, расстрою, не суждено до них добраться. Волку все равно, что в чужих головах отложится по поводу его действий, ему все равно, что будет с ним самим сейчас и позже, ему плевать на все, потому что перед глазами ублюдок, который каждой частичкой своего гнилого зловонного тела и души должен прочувствовать ошибку, которую совершил. А в голове, вдребезги разбитый лед, и только одна картина, которая грохочет и кричит, снова и снова повторяясь и поворачиваясь как зловещий механизм.

  Никогда не чувствовал ничего и все одновременно так явно. Или было что-то, что отбрасывало слишком далеко, и отчего сердце, изрезанное и сшитое, склеенное и переклеенное, падало и разбивалось заново так, словно ему не было никакой, даже самой малой цены. Мусорное, никому ненужное. И только сейчас, доведенное до автоматизма, материализовало перед телом бегущего тонкую, отражающую свет полосу, на которую он, наверное, даже не заметил, как наткнулся верхней частью тела или около того. И голову его отнесло назад в неестественном изгибе и с глухим хрустом, а тело, ведомое прошлой скоростью, подалось вперед и покатилось по земле, переворачиваясь и смешиваясь с грязью.

  Внутри кто-то выдохнул, с таким незыблемым спокойствием, словно находился в другом измерении. Только выдох, а по земле, что окружила обескураженное, споткнувшееся о невидимую преграду, тело, пополз голубого оттенка густой, поглощающий всеобщую светлоту, туман. И завился он, поднимаясь выше, оставляя окружающих наблюдать, как один силуэт настигает другой, действуя для тех призывом, сигналом к немедленному действию, чтобы по мере рассеивания магического марева не показалось нежеланной картины. И тот, кто сотворил эту подлость, налетает сверху с остервенелым, безумым ревом, не похожим вовсе на волчий глас, топя в своей громкости и раскате невнятный звук, что издала сволочь при падении. Слезы застилают пространство от века до века, брызгами в стороны, как только последние смыкаются. Сорокопут не чувствует боли, с которой сам шарахается, кажется, о мерзлую землю или чужое тело до выбитого из легких воздуха и паралича конечностей. Не ведает, куда простреливает эта боль и во что превращается его собственная морда и корпус. Он не понимает положения в пространстве и времени, помнит лишь прыжок, как последний раз ветер свистнул в ушах и пропал, пощечиной выбив все ощущения. Только с резким, противным скрипом протыкает вновь и вновь чужую шкуру и воздух рядом с ней, хаотично перекусывая, скрежеща то ли по костям, то ли по хрустящей на зубах земле и параллельно с этим полосуя лапами, кажется, до ломающихся когтей. Он не рычит – лишь что-то истошное, надрывное звучит из пасти, заглушая чужой изуродованной кожей и вырванной шерстью. Под ним уже не так рьяно бьется, кажется, вот только не волнует, он даже не собирается замечать, желая расшвырять каждый из кусков так далеко, как только сможет. Но и этого, пожалуй, будет слишком мало, а обагрившая всю морду кровь мешается со слезами и землей, льдинками, травой, копотью, выливаясь в яд, который уничтожит все чертово мироздание. Отверженным не помогут Боги, но им плевать и на тех, кто слепо им повинуется. Им все равно, над кем смеяться, так пусть смеются и сейчас.

  Завеса ненавязчиво расползалась вширь, погружая в себя все, что попадалось ей на пути. Медленно, в безветрии настигало кочки, взрытый чужими лапами снег, и пропустило в себя прочих желающих посетить одного рычащего, а второго уже молчащего, в методичном терзании. И второй не помнит, что было дальше, в его голове отрывки, жалкие, как шерсть, застрявшая между зубами. Жесткий толчок каменной грудью в плечи и бок и щелкнувшие пару раз по воздуху челюсти, но упираться и уходить от этого давления уже не хотелось. Размытое пространство, которое окружало, эхом отдающие голоса вокруг, казавшиеся отдаленными и вовсе несущими полную бессмыслицу, как оказалось, были прямо рядом с ухом. Черный трясет головой отхаркивая кровь и всю субстанцию, что собралась в пасти, плюет ее на землю рядом с телом, которое все еще чертыхается и не просто подает признаки жизни, а еще функционирует. Ублюдское отродье, которое еще пожалеет, что не испустило дух здесь и сейчас. Но Бес не собирался этого исправлять, потому, прочертив полосы на земле несгибаемыми лапами, остался воткнут в нее всеми четырьмя костями и только смотрел, как загипнотизированный, шумно вдыхая и будто вбивая в себя воздух. А слова вокруг становились четче и обретали смысл, теперь не оглушая и не походя на шепот, только формируясь в фразу:
— Оковы есть? – Казалось бы, вопрос задан в пустоту кем-то извне. Голова быстро, словно принадлежала психу, поворачивается на источник звука, веки пару раз смыкаются и размыкаются также быстро.
— Есть. – Падает с губ в отдышке, а тут же потянувшись к сумке волк достает ошейник и протягивает его на лапе куда-то вперед, где принимают чуть с задержкой, но без лишних вопросов.
— Эй, Горелый, подсоби, – Изрекают справа басом, тем же гласом, что обращались к нему, задавая вопрос. Бес провожает волка взглядом, цепляясь мимолетно, тут же откладывая во вновь вернувшейся памяти. Широко открытые глаза привычно прикрываются, последний глубокий вдох сигнализирует подступившим с двух сторон волкам отпрянуть. Вместе с ними в стороны разлетается и рассеивается и облако, будто его и не было. В голове хмыкает, Сорокопут поворачивает ее к причине, кажется, своей потери. И снова мертвеет, на негнущихся лапах делая шаг в сторону. Легче не стало. Только шум невыносим.

Отредактировано Бес (19.11.2025 23:59:07)

Подпись автора

Раз, два — найдём тебя,
Три, четыре — ты в могиле,
«Не воспринимая мир как должное, беру всё в свои железные руки,
Чувство абсолютной свободы ложное, у вас, жиром заплывшие суки.

Спичкой горящая нетерпимость в удовольствия превращается тихий стон,
Когда огнём пылающая справедливость в квадрат возводит попранный вами закон.»
Пять, шесть — будем жечь,
Семь, восемь — за всё спросим.
Тебе кажется.

Усталость накатывала с каждым новым движением, оседая в наливающихся камнем лапах, изнывая в подступающей головной боли, трепыхаясь в последних каплях магических сил. После всего, что он видел сегодня, его собственные чувства также онемели, не в состоянии больше выдержать удар за ударом. Стригой машинально протирал лапу о снег, счищая запекшуюся кровь, и смотрел, как Хельга и другие возятся с ранеными своими целительскими плетениями. На данный момент он сделал всё, что было в его силах, а потому ждал, пока сможет перенести на носилки лежащих рядом с ним бедняг, и вдыхал пропитанный кровью морозный воздух, не испытывая даже прежнего отвращения к его дергающему за жажду привкусу.
Резкий утробный звук заставил его вздрогнуть и повернуть голову. Медлено, отстраненно, будто всё происходило в капельке вязкой смолы, он увидел чьего-то кадавра и белую шерсть Мораны. Увидел атаку, падение, проводил взглядом то, как Бес ринулся в погоню и то, как Хельга бросилась на помощь.
Он тоже сделал несколько шагов вперед, но скорее по инерции, чем по желанию, ведь не было в его лапах ни порыва, ни силы - лишь тяжелая, свинцовая апатия, накопившаяся за этот бесконечный день. А в голове билась столь же отстраненная мысль: еще одна смерть. Еще один труп на этом проклятом поле.
Его разум, затуманенный усталостью, отказывался принять масштаб происходящего. Он видел княгиню лишь раз, полгода назад, на её собственной свадьбе, от того она была для него скорее символом стаи, величественным силуэтом, не более того. А сейчас княгиня стала белым пятном на грязном снегу, вокруг которого суетилась целительница.
А потом над полем взметнулся вой Хельги. Долгий, тоскующий, полный безнадежности. Стригой неуверенно подхватил этот вой, вкладывая в него последние слабые искры жалости к княгине, к сводящей, ко всем, кто ушёл, и ко всем, кто остался в этом мире. А когда вой смолк, в Стригое не осталось ровным счетом ничего - ни шока, ни горя, ни ярости - лишь безразличная пустота. Последние крошки эмоций, выжатые из него за этот день, ушли.

→ Выход из локации

[html]<iframe frameborder="0" allow="clipboard-write" style="border:none;width:220px;height:88px;" width="220" height="88" src="https://music.yandex.ru/iframe/album/34440586/track/134004808">Слушайте <a href="https://music.yandex.ru/track/134004808?utm_source=web&utm_medium=copy_link">Still Alive, Mostly</a> — <a href="https://music.yandex.ru/artist/23407802">HavocHarpa</a> на Яндекс Музыке</iframe>[/html]
  Карамора глядел на то, как в нескольких шагах, которые он то ли сделал сам, то ли с чьей-то помощью, скрепляются оковы на шее мерзавца, который решил посягнуть на ценность. Священную ценность. И не потому что цель его была рода знатного или должности важной, не потому что руководила и главенствовала, а потому что кусок сердца безжалостно и с хрустом, с чавканьем плоти оторвала из груди. Чужой, казалось бы, которая никакого отношения не имеет, только какие-то внешние, политические и совсем свежие, договоренности. Слова и не более, звук, не имеющий под собой эмоций и связи. Пустота и, как бы было правильно, беспристрастность. Равнодушие и выдержка, шаг навстречу во благо чему-то большему.

  Вот только что-то куда более сильное, режущее по живому, сейчас рвущее и мечущее, ревущее и выдавливающее из глаз влагу, а носу горчащее запахом стали, вбивающее в уши звон, подкашивающее лапы так, что едва ли не припадаешь на суставы. Карамора не верил, замерев, не понимая. В его голове в одну кучу свалились мысли, воспоминания, некоторые совсем свежие. Как будто вчерашние. И совсем давние, однако, не запорошенные снегами и пылью времени, ничем не прикрытые и бережно хранимые в уголке и на полочке, за камнями, в выемке нескончаемых мысленных скал. Все они оголились, вздыбились и впились в сознание, заимев такую силу, что не получалось сглотнуть слюну. Она безвольно капнула с губы, с трясущейся нижней челюсти. Разбитая маска, образ, все падало к лешему, разваливалось и с грохотом, с неудержимым и неостанавливаемым рвением, открывая тело и суть, что состояли из боли.

  Тело не ощущалось живым, все словно было по отдельности, оно превратилось в камень. Тут и там болело до скулежа, с морды капало багровое, под глазом и куда-то вниз при дуновении ветра простреливало жгучей болью. Он допустил, чтобы второй раз повторилось. Он не усмотрел, не проверил, не прошерстил. Заимел силу и власть, мог повлиять и предотвратить, как клялся самому себе когда-то, когда вновь вспоминал истошный вопль, который выдергивал его каждый раз из поверхностного сна. И как к этому сну было отвратительно возвращаться, потому что знаешь – все снова повторится. И тогда, в дежавю и скрытой радости, в растерянности и надежде, что кто-то с неба или из-под земли услышал и вернул, тогда было клятвой сказано, что второго раза не случится. Это все и ничего вырывало кусками кожу наживо, дробило кости и затыкало пасть, оставляя беспомощно стоять и смотреть, как где-то в отдалении кто-то пытался обратить случившееся вспять. А тогда никто не пытался.

  Сорокопут разом раскололся и собрался воедино, криво сшивая самого себя и склеивая, оборачивая травой и лианами, пытаясь перебрать так, чтобы не чувствовать. Но не получалось, потому что самый центр, который окружает всем остальным оставался таким же. Тем же самым. Грязная, измазанная всем подряд огромная фигура отлепила себя от места, в которое его с немалым трудом оттолкнули собственные стражи. Последний взгляд, не поворачивая головы, брошенный на ублюдка, что теперь в полуживом обмороке висел в чужой пасти, был наполнен всем и сразу. И никто, кажется, еще не был ранее удостоен чести почувствовать его на себе. «Ты молить будешь, сука, о смерти» – Свинцовая тяжесть в бледном, переменившем с голубого на практически белый цвет, взоре. И морда, что разверзла на хозяйской груди свою огромную огненную пасть, беззвучно засмеялась. Это не ненависть и презрение, это – подписание договора без обязательств второй стороны, постановка в список тех, чьи кишки будут развешаны по ритуальному дереву тогда, когда душонке более будет не за что ухватиться, потому что тело поставлено первым к кандидатам на растерзание.
— Держать живым, даже если пожелает отбросить копыта, – Выплевывает Карамора не дрогнувшим голосом, секундного взора удостаивая держащего пленника волка. — Не достоин смерти, – Короткое предупреждение, кинутое небрежно, но с удивительной точностью, словно капли из глаз не принадлежали ему вовсе. Дорожки от них, правда, совсем не видны были на фоне общей вакханалии из крови да грязи. Тяжесть слов и острая, тысячей игл впивающаяся в уши интонация, сталью прошлись по подоспевшим волкам. Плевать, Яробожьим или Багровым, но ни один клык не посмеет коснуться мерзкой шкуры и оборвать страдания. Наоборот, пусть поддержат жалкое подобие жизни.

  Карамора разворачивается, закономерно скрывая свою морду от всех смотрящих и делает несколько широких шагов к оставленным в одиночестве и отдалении волчицам. Глаза его остались чрезмерно открыты, а ход давался с такой тяжестью, словно к каждой конечности приковали по валуну. И с собой он будто нес зимнее, всепоглощающее и мертвое, неумолимое и неосязаемое, но прижимающее и охватывающее. Карамора знал, но не хотел верить, как и тогда. Когда по воспоминаниям надеялся, что исход не столь прост и отвратителен, когда не хотел его принимать и подвергал остальных таким же пыткам. Но сейчас почему-то вердикт в голове звучал однозначно, импульсами вгрызаясь и рассекая кожу. Даже смотря на попытки серой целительницы что-то воротить, черный словно по запаху, по каким-то домыслам со стороны, по тропам неизвестного происхождения и однозначного направления, шел в свое детство, по мере приближения роняя на землю не только кровь, но и все последнее, что было бы похоже на осколки его души. Карамора неумолимо приближался, как будто на автоматической наводке, но медленно, как во сне, где не можешь достигнуть цели и не можешь бежать, а когда в уши ударил чужой вой, так и застыл, не смея сделать следующего шага. Нет веры, только предательское, насмехающееся, осознание. Но веры нет.

  Мелкое подрагивание головы и отбивающие друг об друга дробь зубы, и истошный, рвущийся сквозь них плач и вой, в итоге слившийся в низкий, поддерживающий остальных и одновременно выделяющийся на их фоне глас, который тек надрывно, нехотя мозгом, но душой порывисто. Его последняя вера, которая держалась на детском убеждении и уже давно рассыпалась, и последняя попытка допустимости чуда и шанса встретить ее вновь, песком утекали сквозь пальцы, заодно вырывая их с мясом. Он снова потерял того, кем дорожил до потери рассудка. Даже если не мог сказать об этом вслух. И сейчас, кажется, было уже совсем поздно.

Отредактировано Бес (26.11.2025 20:57:13)

Подпись автора

Раз, два — найдём тебя,
Три, четыре — ты в могиле,
«Не воспринимая мир как должное, беру всё в свои железные руки,
Чувство абсолютной свободы ложное, у вас, жиром заплывшие суки.

Спичкой горящая нетерпимость в удовольствия превращается тихий стон,
Когда огнём пылающая справедливость в квадрат возводит попранный вами закон.»
Пять, шесть — будем жечь,
Семь, восемь — за всё спросим.
Тебе кажется.