301 год от с.ч.
16-е число месяца Благословения.

Сегодня Стригой был предоставлен самому себе, и эта редкая возможность казалась почти подарком. В последнее время такие моменты выпадали нечасто. Если он не находился в компании караморовых знакомых, то спал, пытаясь восстановить силы, либо был окружён мелькающими спинами местных жителей. Те хоть и не навязывались в товарищи, но нет-нет да и норовили словесно поддеть, испытать на прочность, пытаясь понять, из какого теста слеплен новичок, допущенный до самого Жнеца. Здесь же, на затерянных среди трясин озерцах, царила удивительная и желанная благодать одиночества.
Птичий щебет, непривычно звонкий для глухих топей, лился на его изношенные нервы успокаивающим бальзамом. Прежде чем приступить к охоте, волк буквально рухнул в высокие, почти скрывавшие с головой заросли, повёл головой по примятой траве, ощущая её удушливую болотную сладость, вытянул лапы, касаясь подушечками ломких остатков сухих сорных цветов. А после - закрыл глаза, позволив мечтам унести его далеко за Кровь-реку, на солнечные прогалины янтарного бора, где он когда-то проводил такие же ленивые часы в обществе друзей после долгого дня.
Как они там сейчас? Вспоминают ли? Считают ли сгинувшим на чужой земле или странником, что в невольной аскезе проводит дни в неспешном пути?
Волк тяжело выдохнул, сильнее запрокидывая голову назад, уставившись в высокое небо, по которому плыли ленивые пушистые облака - единственное, что здесь выглядело так же, как и там, дома.
Но даже здесь покой был зыбким и мимолётным. Как ни хотел бы он провести так весь день, до самого вечера, но утробный голод вёл его с самого утра, и сейчас мешал в полной мере насладиться очарованием момента. Настроившись на охоту, он чуть приподнялся, оглядел неровный берег. Через некоторое время он подобрался очень близко к жирному гусю, и единым движением ухватил того за шею. На мгновение птичий гомон смолк, испуганно умчавшись ввысь, оставив после себя лишь звенящую тишину. Но вскоре, обманутые кажущимся затишьем, пернатые снова начали возвращаться к своим делам. Стригой отошёл чуть в сторону, под сень низко нависших ветвей редкого чахлого кустарника, и принялся за скромную трапезу. Мясо отдавало тиной, но было свежим. И пока он разрывал ещё тёплые волокна, вкус вызвал в памяти куда более горькое воспоминание.
Это был первый вечер на пастбище и встреча со скотом, что держали для утоления чёрной жажды. Зрелище оставило на нём незаживающую рану. Он замер тогда, осматривая волков в ошейниках, слушая беспорядочный и тоскливый звон колокольчиков, не в силах сделать ни шага вперёд. Безмолвные, пустые и смиренные - их глаза были настолько неживыми, что сердце Стригоя, в немой солидарности, пропустило удар. Он знал, зачем пришёл, и оттого ощущал себя чудовищем. Тогда он отвел глаза в землю, слушая размеренные слова Караморы, а после пил... и воспоминание об этом моменте до сих пор отзывалось в теле смутным, стыдливым трепетом. Да, он не чувствовал себя таким сильным, таким цельным с тех самых пор, как болезнь начала подтачивать его изнутри. Недуг отступил. Но вместе с силой в нём поселилось иное чувство, тяжелее каменных скал - молчаливое, гнетущее отвращение к самому себе.
Да, это была неизбежная дань за каждый новый вздох. И он всё ещё мог съесть дичь и насладиться вкусом редкой чистой воды, но отдавал себе отчёт: это - временно. Карамора сказал вполне однозначно: придёт день, когда мясо станет безвкуснее пыли, и лишь кровь будет поддерживать в нём жизнь. Он уже ловил себя на том, что невольно ищет в плоти тот металлический привкус, тот сладковатый запах, что витал над пастбищем. И каждый раз, поймав себя на этом, внутренне содрогался. Его пугал не новый голод, который вскоре поселится внутри, а перспектива когда-нибудь принять его как нечто само собой разумеющееся.
Внезапная настороженная тишина, вновь воцарившаяся среди птиц, вернула его к действительности. Осмотрев объеденные почти до гладкости кости гуся, Стригой насторожился, затаил дыхание. В поведении пернатых проскальзывали уже знакомые нервные нотки. Догадываясь, что на озёрах появился кто-то ещё, он, однако, не подал вида, лишь навострил уши и замер, стараясь уловить малейший звук, продолжая притворяться беззаботно отдыхающим. Но каждый мускул его тела был напряжён и готов к движению.

Итак, незваный гость всё же нашёл его. Стригой медленно поднялся, окидывая пришельца оценивающим взглядом, стараясь опознать. Белая шерсть, алые глаза - он уже видел этого волка. Мельком. Со дня своего прибытия на Топи его понемногу знакомили со старшими и приближенными к ним - чтобы знать, от чьей тени лучше вовремя уклониться, дабы не задавали вопросов, а с кем пока выгоднее сохранять подчёркнуто нейтральную вежливость.
Этого белого он приметил рядом со Жнецом Ужаса.
"До чего пафосное звание", - промелькнуло у него тогда в голове. То была рыжая волчица, а этот - её присный.
"Значит, надо постараться держать ухо востро и быть дружелюбным. Как же его звали? И чего ему от меня надо?"
- Зна-ачит всё ж Черноуст, - тем временем пропел белый волк. Стригой ответил на это коротким, почти невесомым кивком.
- Новенький, обращенный к таинству Слова...
- Так и есть, - коротко парировал Стриг, его голос звучал низко и сдержанно, без тени подобострастия.
Но следующая фраза гостя заставила его внутренне замереть. Стригой напрягся, лихорадочно перебирая в памяти всё, что успел узнать о здешних порядках. Кого он мог побеспокоить? Черноусты не делят эти земли как личные владения, а будь здесь логово какого-то крупного зверя - воздух пропитался бы едким мускусом. Здесь же пахло лишь болотной гнилью и дичью.
"Не водит ли он меня за нос?" - мелькнула подозрительная мысль. Стригой натянул на морду вежливую, ничего не значащую ухмылку, ожидая продолжения. И то, что последовало дальше, его не обрадовало.
Вскрик, призывающий нежить. Воспоминание пронеслось внезапно, словно гром среди ясного неба. Лихо болотное. Как он мог забыть? Не желая выдать внутреннюю панику, Стригой лениво, с напускным безразличием повёл взглядом по воде, пока не различил среди пернатой мелочи на том берегу скопление серых, невзрачных перьев.
"Значит там. И впрямь невероятно повезло."
Он издал короткий, сухой смешок - нервный, но тщательно контролируемый, и позволил себе тень бравады, вернув взгляд на белого волка.
- А к чему нам с ним пререкаться? - голос его звучал нарочито легко, почти лениво. - Сидит со своими цаплями. Может, уже охрипло, созывая на каждого кадавра всю нежить в округе. Небось, ради одного гуся и внимания-то обращать не хочет.
Шутка, пусть и плоская, помогла перевести дух и собраться с мыслями. Прямой опасности сейчас не было - лихо они не заинтересовали, а нападать без причины на черноуста присный не станет. Стригой потянул лапы и выпрямился во весь рост, сохраняя на себе маску напускной расслабленности и продолжая смотреть на белого волка с вежливым интересом.
- Так чем же я обязан вниманию? - спросил он и тут же спохватился с извиняющейся улыбкой. - Ах да, где мои манеры? Меня зовут Стригой.
С этими словами он чуть склонил голову в приветствии, ожидая, пока волк напомнит своё имя.

Стригой позволил себе ответить на ухмылку Астерия чуть более широкой, почти приветливой. Как бы ни хотелось развернуться и уйти от последующей беседы - это было бы крайне невежливо и повлекло бы за собой непредсказуемые последствия.
- Астерий, - повторил он имя, будто пробуя его на вкус, и кивнул уже с чуть большей долей искренности. - Рад личному знакомству.
Радости, конечно же, он не испытывал. Его в принципе пока тяготило общение с обитателями топей, не считая пары-другой волков. Мог ли он подумать еще около полугода назад, что будет стоять в подобной компании? Да ни за что! Скорее всего он был бы напуган подобной перспективной. И нельзя сказать, что текущее нервное напряжение не имеет тех же корней. Мысль эта была неприятной, и он быстро отогнал её прочь, сосредоточившись на текущем моменте.
Он слушал дальнейшие объяснения гостя, сохраняя на морде выражение вежливого интереса. Пока тот говорил о любопытстве, в голове Стригоя яростно билась одна-единственная мысль: "Ясно, пиявка ты бледная. Не самой кровушки попьёшь, так на уши присядешь". Внутренне он чувствовал небольшое раздражение, но внешне лишь чуть склонил голову, делая вид, что внимательно вникает в слова собеседника. "Возможно, - даже подумал он в этот момент - стоит дать окружающим шанс ему понравиться?"
И когда прозвучал тот самый вопрос - прямой, лезущий под шкуру в самое личное и сокровенное, - Стригой не дрогнул. Он лишь сделал вид, что следует взглядом Астерия к объеденным костям, и повёл лапой в самом комичном, преувеличенном сожалении, какое только смог изобразить.
- Оттягиваю? - он фыркнул, и в его голосе зазвучала нарочитая, истеричная весёлость обречённого и даже лёгкая обида. - Уважаемый, я не оттягиваю - я устраиваю себе прощальный пир! Гусей, понимаешь ли, обожаю всю сознательную жизнь. До беспамятства! Жизнь без сочного гуся дальше представляю с трудом. - Он театрально облизнулся, широко улыбаясь. - А вскоре, как мне намекнули, их вкус для меня померкнет. Станет хуже, чем подошва от старой лапы! Так что пока ещё могу - ем. В последний раз нагуливаю бока на честной дичи, прежде чем мой ужин начнёт... звенеть по-другому.
Решив, что тактика прикинуться веселым простачком поможет ему успешнее всего скрывать настоящие помыслы, Стригой старался делать вид, что вся эта ситуация не приносит ему ни капли дискомфорта, и даже начать получать извращенное удовольствие. Он легонько взмахнул хвостом, изображая беззаботность.
- И ты такое правда не осуждаешь? - вдруг переспросил он, снова возвращаясь к проникновенному, почти дружескому тону. - Благодарю. По правде... - никакой правды он говорить и не собирался, - думал, что ты посчитаешь это чем-то... постыдным? Хотя понимаю, наверняка у каждого есть свои маленькие слабости.
Стригой чуть отвёл голову вбок, как будто и не намекая, что подобное может хоть словом относиться к Астерию, но и ожидая продолжения доверительного разговора.

Притворная улыбка на морде Стригоя дрогнула, сменившись выражением неподдельной задумчивости.
- Больше года... - произнёс он тише и спокойнее. Он больше не смотрел на Астерия только как на назойливого болтуна, потревожившего его покой. Теперь он видел перед собой волка, прошедшего тот же путь, на который только недавно вступил сам. И более того - сумевшего на этом пути продержаться достаточно долго. - Ты переходил на кровь больше года?
Следом за удивлением пришёл интерес. Его изучающий взгляд впился в белого волка, пытаясь найти ответ: почему? Неужели не хотел и добровольно продлевал обещанную муку? Или не мог побороться за скот с остальной чернью?
Мысль о том, что присный мог когда-то голодать и выживать на урезанном пайке, что бы ни было причиной этого - казалась невероятной, но именно она заставила Стригоя немного зауважать собеседника.
- Вот это да... - наконец выдохнул он. - Это впечатляет. Серьёзно.
Он замолчал, давая словам повиснуть в воздухе, не зная - воспримет ли Астерий его слова попыткой лести, или же отнесется серьезно. Не то, чтобы Стригою сейчас было дело до чувств собеседника, но хотелось верить, что и у этого черноуста душа была не чернее золы.
Затем белый продолжил, и его слова о разнообразии и пресыщении мягко вернули Стригоя к реальности - не стоит выдавать о себе слишком многого, хоть разговорами, хоть молчанием. Он медленно, будто нехотя, снова натянул на себя маску весельчака. Лёгкая, чуть кривая ухмылка тронула уголки его губ.
- Ну, раз уж такой совет от знатока... - он поклонился, изображая покорного ученика. - Придётся мне, видимо, разнообразить свой скромный рацион. А гусей оставлю на обязательный десерт. Да и перебью если всех - лихо, поди, расстроится...
Он вновь коротко посмотрел на другой берег, дабы убедиться, что упомянутая бестия остаётся в тишине, покое и добром здравии, и нисколько не проявляет интереса к гостям. В голове мелькнула мысль, которую он поспешил тут же озвучить.
- А часто нечисть тут волков задирает? Наверное, тут больше Коршуны ходят? Или черноусты любят пощекотать нервы на суровом противнике? Поди, всё дно спящими кикиморами устлано?

Вопрос Астерия, брошенный с такой легкой, почти праздной иронией, заставил Стригоя внутренне сжаться. Если прежде в разговоре ему приходилось лишь немного играть, то теперь от него требовалась маленькая, но умелая ложь. К сожалению, он был как раз из тех, кто очень плохо владел этим искусством, и лишь теперь, на топях, это необходимое умение превратилось в вопрос выживания. Он сделал паузу, чуть дольше, чем требовало простое удивление, чтобы собрать мысли, прикинуть удобную линию поведения и рассказать о своем прошлом правдоподобную историю, которую ему помогли составить ранее.
- Из Коршунов? - наконец произнес он, и в его голосе прозвучало искреннее изумление. Он даже слегка приподнял брови, будто пытаясь представить себе этого изящного, ядовито-белого волка в самом конце пищевой цепи болот. - Вот это да... однако, неплохой карьерный рост. - Он позволил себе легкую, почти уважительную усмешку.
Затем он сделал небольшой шаг в сторону, будто невзначай слегка отворачиваясь, чтобы почесать шерсть, а на деле - скрыть возросшее напряжение. Пауза помогла собраться, обрести власть над голосом и мимикой, чтобы скрыть момент, когда ложь будет склеивается с правдой.
- Что до меня... - начал он, и голос его стал чуть тише, задумчивее. - Я родом из Сумеречных. - Это была полуправда. Он был там, просто не с рождения. Но кто здесь станет проверять его родословную? - Возможно ты уже наслышан, что для нас есть чуть больший простор в знаниях, чем категорическое "разрешить" и "запретить"... - Он говорил медленно, взвешивая каждое слово, словно говорит не просто о своей жизни, а о научной работе. - Когда я впервые услышал о Черноречи... для меня это был не поиск силы. Хотя, конечно, сила - это заманчиво, - он бросил на Астерия быстрый, понимающий взгляд, - кто бы соврал? Но для меня... это был совершенно иной способ ведовства. - Он произнес последнюю фразу с придыханием, как нечто священное. - Не зелья лекарей, не грубые боевые приёмчики... а Слово! Чистое, холодное, абсолютное. Я пришел сюда, чтобы понять его.
Он снова повернулся к Астерию, его взгляд был спокоен, почти отстранен, как у философа, обсуждающего абстрактную теорию. Внутри же он трясся, надеясь, что эта смесь правды и выдумки  прозвучит достаточно убедительно. Он даже позволил себе легкий, самоироничный вздох в конце, чтобы смягчить пафос.
- Так что, как видишь, - заключил он, - моя "легендарная сила" пока что выражается в умении не съесть больше одного гуся за раз. Но я учусь.