Четыре месяца. Четыре долгих месяца Изморозь оставалась бездумным и безвольным кормом. Четыре месяца её тело истязали, ненасытные и вечно голодные Черноусты. Грубые прокусы и неаккуратные захваты когтями, оставляли на коже жгучие раны, которые почти никогда не заживали, а лишь начинали гноиться, а со временем в них заводились опарыши – мухи не забывали о своём деле, можно сказать, что лишь благодаря мелким личинкам притормаживался процесс гниения и некроза. Медленно, но, верно, Изморозь превращалась в живой труп, который собирались добить и вот-вот утилизировать, как ненужный мусор. И всё это время разум волчицы был окутан пеленой "Колокольчика" – ошейника, что отравлял мысли, притуплял волю, оставлял в доступности лишь примитивные инстинкты: поесть, попить, поспать. Воспоминания Изморози о том, кто она, где она, сколько прошло времени, и что с ней произошло с тех пор, как Астерии завлёк в плен к Черноустам, стёрлись и растаяли, как снег под жарким солнцем...

Сегодня произошло что-то особенное, что-то изменилось. Ошейник дрогнул на шее, отстегнулся и упал с глухим звуком на пол. Тяжесть, что неумолимо клонила к земле, вдруг пропала, и вместе с ней – плотный туман в голове. Первое, что увидела Изморозь, когда пелена начала рассеиваться, - два рубиновых глаза, которые были не просто красивыми, а, казалось, предательски красивыми! Неожиданно, в глубине сломленного разума, вспыхнул порыв смеха. Волчица сравнила эти глаза с ягодой, застывшей на снегу, и они так блестели, что, наверное, само зимнее солнце на закате завидовало. Изморозь попыталась произнести это вслух, поделиться этим странным, абсурдным юмором, но слова застряли в горле, и, вместо этого, из пасти вырвался натужный кашель, который лишь отдалённо напоминал смех. Этот недосмех походил на агонию, и в этот момент, казалось, что Изма, на мгновение, вернулась к жизни. Горло пересохло, пасть открывалась с трудом, и именно поэтому рвущийся смех больше напоминал натужный кашель. Она хохотала, не в силах остановиться, пока этот жалкий звук не иссяк, оставив её совершенно обессиленной.

Изма неожиданно затихла, как будто вся её жизнь разом вышла и покинула тело. Лежала неподвижно, едва дыша, с закрытыми глазами, похожая на труп. Попытки думать давались с огромным трудом. Темнота, холод и боль – вот что сейчас ощущалось, и это ей не нравилось. Она понимала, что должна что-то сделать, но не знала, с чего начать. Собрав последние крохи сил, с хриплым выдохом, Изморозь поднялась. Невидящий взгляд скользнул по Астерию.

— Воздух. Задыхаюсь, — выдавила Изма, и, шатаясь, совсем поднялась. Медленно, неуверенно, шаг за шагом, она начала плестись к выходу, где светлая точка и тёплый, сладковатый аромат лета, манили, как нежного мотылька на пламя, что не думал о последствиях, лишь с надеждой о том, что за этим светом, может быть притаилось спасение? Это было то, что ей нужно — свобода, жизнь, воздух.

— Поди прочь... Умертвие, — прохрипела Изма, не понимая, кому адресовала эти слова. Внутри неожиданно разгорелось пламя злости, и она вдобавок рявкнула: – Я не собираюсь... Умирать! Чёрт с два меня утащишь! — неожиданно прорезавшийся голос волчицы, зазвучал в логове как раскат грома эхом в тишине. Изморозь предупреждающе и зло, с пеной у рта, клацнула зубами в воздухе. Белое пятно, казалось, то троилось, то приближалось, то отдалялось, как призрак, и чего-то от неё хотело. Она почувствовала, как внутри вспыхнуло что-то, что давно было подавлено. Это было желание жить, желание вырваться из этой тьмы и боли. Она не могла позволить себе сдаться, не могла позволить «Белой Смерти» одержать победу. Изма подумала, что, быть может, она умирает, и сейчас должна либо сдаться, либо пойти на свет, к жизни? Именно второе она и собиралась сделать.

С каждым шагом к выходу тело сотрясалось от слабости, но в глазах разжигался огонь. Она не могла вспомнить, кто она, но в душе всё ещё жил непокорный зверь, который не знал, что такое капитуляция. Изморозь продолжала двигаться, лапы скользили и шаркали по холодному полу, но она не могла позволить себе упасть. Совсем слабы, едва заметный ветерок, который доносился впереди, был сладким и манящим, как будто обещал свободу.

— Я не умру здесь! — снова рявкнула Изма, и голос стал громче, полнее. Если Астарион и пытался ей что-то сказать в эти моменты, то она не слышала. Волчица лишь почувствовала, как инстинкты пробуждаются и подгоняют вперёд. Она вспомнила, что такое быть свободным существом, а не жертвой.

Изморозь сделала ещё один шаг, и её сердце забилось быстрее. Она увидела, как свет пробивается сквозь щели между корней, и это было как обещание новой жизни. Изма не могла позволить себе остановиться и сдаться – не сейчас. Каждый шаг давался с трудом. Её истощённые лапы подкашивались, мышцы горели от напряжения. Раны, язвы на теле ныли и время от времени истекал кровью вперемешку с гноем, напоминая о себе противным, сладковатым запахом.

Она сделала шаг в свет и зажмурилась от непривычки, нутро с трепетом подсказывало, что это именно то, что она сейчас искала — свободу, жизнь, воздух. Именно в этот момент лёгкий порыв ветерка ласково обдул истощенное и болезненное тело, поигрался с шерстью, пощекотал, пробуждая в волчице забытые чувства. Изморозь остановилась на мгновение, чтобы жадно вдохнуть сырой воздух, и почувствовать, как заполняются лёгкие. Этот глоток свежего воздуха показался ей слаще любой родниковой воды. Она не могла поверить, что снова чувствует себя живой, что снова может дышать полной грудью.

Однако «Белая Смерть», что за ней увязалась и зачем-то продолжала идти следом, не отставала. Инстинкт самосохранения, пробудившийся вместе с остатками разума, кричал Изморози бежать. Бежать отсюда, от этой темноты, от этой боли, от этого странного существа с рубиновыми глазами, которое, казалось, несло в себе обещание чего-то ещё более ужасного. Она не помнила, как оказалась здесь, но помнила и ощущала всем телом, что такое боль, и что такое страх. И сейчас эти два чувства слились в один пульсирующий комок в её груди. И только теперь она поняла, что в ловушке. Взгляд с бешеной скоростью осмотрел периметр — кругом торчали иглы недружелюбных зарослей, что коварно прятались в осевшем плотном тумане у земли, если не знать тропы, можно и насовсем запутаться и остаться в них, истекая кровью. Тем не менее Изма оскалилась, прижав хвост, начала отступать от Смерти, пока иглы опасно не приблизились к шерсти.

— Ты... Кто?! — прохрипела она, голос был слабым, но в нём уже появилась нотка решимости. Волчица не знала, что за существо приближалось, но чувствовала, что какую-то связь имело с её прошлым. И она хотела знать. Хотела понять, что произошло. Почему «Смерть» не оставит её в покое, а хочет затянуться обратно в эту черноту? Она же выиграла! Она сделала выбор! Изморозь не хотела, чтобы её забирали. Она хотела жить! Она хотела быть свободной!

— Нет! Не приближайся… — беспомощно прошептала она, напрягаясь всем телом, готовясь к бегству. — Я не пойду с тобой!

Изморозь почувствовала, как крепко путы отчаяния захватывают вновь. Она была слаба, истощена, а разум не собирался восстановится и мысли путались. Но в ней оставалась искра дикой волчьей натуры. Искра борьбы. Только тело предательски отказывалось слушаться. Лапы горели от усталости, раны ныли, напоминая о себе всё более сильной жгучей болью. Так и не сдвинувшись больше с места, передние лапы волчицы сами собой разъехались, и она рухнула, задыхаясь — грудь вздымалась от судорожных, частых вдохов. Колючие заросли казались непроглядной и жестокой ловушкой Белой Смерти. Изма была одна. Совершенно одна. И страх, который она так старательно пыталась заглушить, начал медленно, но, верно, поглощать, отбирать последние силы и желание. Вместе с жгучим отчаянием, пришло ещё одна горькая мысли, резнув наживую где-то между рёбер – а кто она такая?!

— Я… я не помню… — прохрипела она самой себе, голос был едва слышен, слёзы вдруг крупными каплями полились из глаз. — Я не знаю, кто я… А ты… Знаешь? — неожиданно прозвучал вполне осознанный, полный надежды, вопрос Астерию.

Волчица хмыкнула ещё пару раз, прислушалась к спокойному голосу – как маленький волчонок, хлебнув своей слюны, кашлянул, а следом остановился порыв слёз. С ней говорили именно так – терпеливо, как с дитём, уверяя, что ничего страшного не произошло, всё поправимо, только слушай. И Иза слушала. Одновременно проводила простейший анализ: оценила свои собственные грязные, поцарапанные лапы с бледными, потрескавшимися до живого мяса, подушечками и обломанными или слишком длинными когтями, мешающими ходить; затем посмотрела на безупречные лапы и тело волка: белоснежные, изящные, с чётко очерченными линиями мускул, мощная шея и харизматичная морда с притягательным взглядом, который недавно вызвал у неё нелепый смех, теперь казался ещё более впечатляющими. Затем Изма снова глянула на свои изуродованные лапы, и в голове составился образ неряшки и оборванки – с выдранными клочками шерсти. Сравнивая свою изувеченность с его совершенством, Иза почувствовала стыд и смущение. Она сконфузилась и отвернула морду, не решаясь больше посмотреть в глаза такому красавцу и не желая, чтобы он видел её такой - жаль нельзя было со стыда провалиться сквозь землю прямо сейчас! Почему он вообще с ней возится? Ведь от него исходило лёгкое недоверие и отторжение, несмотря на приятный лесной запах. Изма совсем без стеснения потянула носом его запах, чтобы изучить, наслаждаясь симфонией, сотканной из самых глубоких и первозданных ароматов леса, усиленных и преображенных его присутствием. Первым, что достигало её обоняния, был запах земли. Не просто влажной почвы после дождя, а той, что хранит в себе вековую мудрость, запах корней, пробивающихся сквозь камни, запах опавших листьев. Это был запах силы, устойчивости, чего-то непоколебимого, что давало опору всему живому. Затем, словно тонкая нить, вплетался запах хвои. Не резкий, а глубокий, смолистый, с лёгкой горчинкой. Это был запах свежести, чистоты, запах самой жизни, пульсирующей в вечнозеленых деревьях. Но самым завораживающим был запах его самого. Это был не просто запах зверя. Это был запах дикой природы, воплощённый в Белом, в котором смешивались нотки сухой травы, выжженной летним солнцем, диких ягод, созревших на лесных опушках, и даже лёгкий привкус добычи, недавней, но уже ставшей частью его сущности. Этот запах был тёплым, как солнечный луч, пробившийся сквозь тучи, но в то же время прохладным, как утренняя роса на паутине. Он был острым, как коготь, но мягким, как бархат белоснежных ушей. В нём чувствовалась сила, способная разорвать любую преграду...

Впрочем, в этой повисшей паузе короткого общения, Изма самостоятельно опомнилась и наконец выпала из убаюкивающего наслаждения. Её запах болезни был куда более пробивным, несносно приторным и убивал всё прекрасное – и ей снова захотелось провалиться сквозь землю. Она бы и сама держалась подальше от такой "замухрышки", опасаясь заразиться. Ещё блох нацепляет! Она бы тоже держалась от себя подальше! 

С видовой принадлежностью и полом всё было ясно – волчица была сообразительной. Значит, красавчик не врал, ему можно верить. Но с именем было иначе – никто не собирался сообщать за просто так. Обмен казался логичным и довольно простым: выпить воды – получить ответ. Иза с изумлением наблюдала, как вода сама наливается из подвешенного бутылька в воздухе. Если бы у неё были силы, она бы выругалась и плюнула в эту чертовщину. Такого не бывает! Или бывает? Могла ли она сама так? Может ей просто показалось? Но, видя терпение волка, который не бросил её одну, Иза решила, что теперь просто Обязана ему доверять. Только он мог всё объяснить и расставить на свои места.

Передвигать лапы было невыносимо больно, а уж снова вставать – тем более. Без лишних прелюдий волчица упрямо подползла к плошке. Она придвинулась и всмотрелась в маленькое, едва видимое изображение на поверхности чистой воды. На неё смотрел измождённый, удручённый глаз с потухшим взглядом, словно у мертвеца. Изумление от увиденного сменилось тошнотой, и лапа уже была готова отшвырнуть плошку, но Иза помнила уговор. Тяжело выдохнув, она прошептала: – Просто выпить! Не смотреть!

Крепко зажмурившись, она, на сколько позволяло, быстро выпила воду, да так жадно, что сама удивилась. И когда жидкость кончилась, волчица ещё несколько секунд облизывала шершавое дно и края плошки, ища последние капли.

– Глина и вода... – мелькнула светлая мысль, а следом всплыли странные слова: 

«…Смешай их в чаше из берёзы тонкой,
Создай целебный нектар.
И выпей густой дар,
Что исцелит, прогонит всякий жар.

Глина, как губка, впитает все яды,
В себе замкнёт, создаст преграды.
А чистая вода снимет оковы,
Поможет телу спасти силы и годы…»

Иза мотнула головой, отгоняя чей-то до боли знакомый, напевный голос. Она с недоверием глянула на Астерия, но тот и вправду молчал, и не пытался больше манипулировать своими магическими штучками.

— Значит не его слова... А чьи? Зачем они мне?! — задумчиво сама с собой общалась Иза.

Но в ней и вправду возникло странное, безудержное желание съесть глиняную плошку прямо сейчас! А больше память не выдавала никаких умных идей. Волчица, как дикарка, буквально вцепилась в твёрдый, но хрупкий край плошки и остервенело выдрала кусочек, начала им хрустеть, разжевывать и раскусывать, до мелкой крошки и пыли. И это было так вкусно! Какой же она была голодной! Тело буквально дрожало от получаемых крох, в которых было заложено куча полезных веществ – но, конечно же, Изма не знала и не помнила ничего из целительства, повиновалась лишь внезапно нахлынувшему инстинкту.

— Так… Как меня зовут? — она довольно перекатила языком глиняный маленький кусочек в пасти от одной щеки в другую, смакуя его, как конфетку. — И откуда ты меня вытащил? Я упала? Если упала, то почему мы прячемся в таком... Унылом месте? Нас кто-то преследует? Тебе не опасно оставаться со мной? — на последнем вопросе Изма медленно сглотнула глиняный кусочек, и загрузилась раздумьями — что за опасность грозила ей или им, кроме смерти? Думать и говорить оказалось так утомительно, что она оставила растерзанную плашку в покое и устало положила голову на лапы, хмурясь. Что-то явно не укладывалось в голове, но что именно, волчица никак не могла уловить правильный ответ за вертлявый хвост.

— Я устала. — наконец выдала она, чувствуя, как веки наполняются свинцом, — Ты не прочь, если я маленько тут вздремну? Всего лишь капельку? — волчица визглявенько и широко зевнула, и глянула со своих лап вопросительно-просительно на белоснежного волка.

— Ты невероятно красивый. Так сияешь, как нетронутый снег на макушках гор. Даже больно смотреть моим глазам на тебя. Разве тебе не противно со мной возиться? Я не под стать тебе, явно ниже на много ступеней в...  — сонно спросила Иза, без всякой подоплёки и не сильно соображая, что несёт, оттого запнулась, когда не смогла подобрать слово "иерархия".

— Ты похож на кого-то важного. А я твоя слуга, может? Иначе не пойму, чего я тебе так нужна, если не твоё бесконечное милосердие? Ты та-а-кой хоро-о-оший... — снова сквозь зевоту выдала вердикт Изма, облизнув свой сухой и очень горячий нос. — Как твоё имя, мой благородный спаситель?

Отредактировано Изморозь (18.09.2025 19:50:57)

Серый туман клубился над болотистой землёй, жадно захватывая территорию и нехотя пропуская солнечный свет, цепляясь за острые макушки деревьев и колючие кусты. Однако сырая прохлада действовала благотворно: приводили в чувство и от дискомфорта, влаги под собой, Изморозь никак не могла уснуть, хотя веки так и закрывались. Тяжесть дурманящего ошейника, казалось, всё ещё давила на шею, несмотря на то что занятная вещица давно лежала где-то на полу пещеры. Вода и скудная пища, в виде глиняной плашки, не смогли восполнить образовавшиеся пробелы в памяти. Имя, прошлое, сама суть бытия – всё было стёрто.

Зато рубиновые глаза Астерия, полные странной радости, смотрели на неё сверху. Он назвал имя - «Изморозь», и словно забытая мелодия, отозвалось в глубине души, пробуждая слабые отголоски воспоминаний, отчего она неожиданно дрогнула, подняв голову и навострив уши. Кто-то звал её так, и это имя было неотъемлемой частью, вплетено в самую суть её существа. Откуда-то из глубин памяти, пробивались слабые отголоски правды. Так и есть! Она - Изморозь!

Радость Астерия оставалась для волчицы загадкой. Усталость и боль сковывали тело, не давая полностью осознать происходящее. Тошнота отвращала от упоминания о пище – давняя анорексия «прилепила» желудок волчицы к костям и позвоночнику. Астерий, словно не замечая состояния Изморози, почти приказом настаивал на том, чтобы переместиться в логово. Он обещал рассказать всё, но только когда они доберутся до места, где, по его словам, было безопаснее – хотя Изморози логово изначально не понравилось, и сейчас в отношении ничего не изменилось. Немного покриви недовольно мордяху с немым вопросом: а точно надо туда возвращаться? И Астерий был также нем и непреклонен – он ждал. Обречённо выдохнув, Изморозь, собрав последние силы, поднялась. Язвы на теле ныли, мышцы болели, но она сделала шаг. А потом ещё один. Подойдя к Астерию, она нарочно опёрлась о его белый бок, как будто снова готова была упасть, чувствуя его тепло сквозь свою тонкую кожу:

– Если хочешь, чтобы Изморозь пошла с тобой, – проворчала она, – тебе придётся ей помочь дойти.

Она подняла на него глаза, полные невысказанной просьбы, надеясь, что он поймет. Будь она собой прежней, скорее всего специально бы притворилась ещё больше слабенькой и немощной, может быть картинно упала бы в обморок лапками к небу, чтобы позволить волку почувствовать в себе силы, ответственности и доверия к себе. Но сейчас она совершенно не чувствовала того игривого настроя, как и вообще каких-то чувств к чему-либо. Ей действительно было плохо.

Когда они двинулись вперёд, осторожно ступая по скользким камням, туман как будто специально становился всё гуще, скрывая очертания окружающего мира. Изморози показалось, что даже Астерий напряжён: то ли от того, что постоянно взглядом сканировал местность, выискивая опасность, то ли оттого, что что «замухрышка» пачкает его величественную шубку – на что Изморозь едва заметно улыбнулась – так ему и надо! Она доверяла ему, хотя и не понимала почему. Инстинкт, наверное. Или отголоски той прошлой жизни, что крайне медленно, но возвращалась к ней вместе с именем.

В голове волчицы вспыхивали обрывки воспоминаний: пёстрый лес, стая, смех, поэтичные стихи и песни… Она видела себя бегущей по лесу, чувствуя, как свистит ветер в ушах и по шерсти, окружённая родными голосами своих сородичей – у них была какая-то общая цель. Но эти видения были мимолетными, как искры костра, гаснущие в ночи. Она старалась не отставать от Астерия, хотя каждый шаг давался с огромным трудом. Боль в теле была невыносимой, но Изма не хотела сдаваться – ей вправду было интересно узнать про свою нынешнюю жизнь. Что-то внутри неё, какая-то неведомая сила, гнала вперёд. Может быть, это была надежда? Надежда на то, что скоро найдёт ответы. Надежда на то, что она вспомнит всё и кто она такая – откуда родом, какая у неё роль…

Изморозь чувствовала острожную поддержку Астерия, когда она спотыкалась и вот-вот норовила упасть. Это сбивало с толку. Кем он ей приходится? Родственником? Другом? Любовником? Или просто случайным неравнодушным незнакомцем? Почему он так заботится о ней сейчас?.. Чем ближе они подходили к логову, тем сильнее становилось предчувствие беды. Было похоже, что Астерий был как-то связан с тем, что случилось, и правда, которую он мог открыть, могла оказаться совсем не такой радужной, какой себе представляла Изморозь. В глазах волчицы мелькнуло недоверие, когда они вошли в логово. В последний момент, когда правда была так близка, Изморозь охватил страх. А стоит ли вообще узнавать? Что, если всё окажется куда хуже, чем она может себе представить? Непреодолимое и непонятное сомнение сгущалось, и вместе с ним росла тревога. Страх перед неизвестностью, перед тем, что может скрываться за завесой забвения, был почти осязаем. Изморозь остановилась, вцепившись лапами в холодную землю логова. Она не могла больше заставить себя идти.

– Подожди! Я.… я не знаю, – прошептала она дрожащим голосом, задыхаясь. – Может быть... Может быть, лучше оставить всё как есть?

Она не могла больше ничего объяснить про себя, чтобы Астерий понял. Слова застревали в горле, словно колючки. Как объяснить ему этот внезапный приступ сомнения, эту панику, которая охватила её изнутри? Как сказать, что она боится не только того, что он может ей открыть, но и того, что она сама может обнаружить в себе? Что если та, кем она была до этого, была чудовищем или сотворила что-то непростительно отвратительное, отчего и бежала, не разбирая дороги? Или, что ещё хуже, стала жертвой, чья история настолько ужасна, что лучше бы ей остаться забытой?..

– Ты знаешь… Я… Мне…Я лучше пойду всё же отдыхать… – бросила в страхе она, поджимая хвост, позабыв о боли, заторопилась куда-нибудь забиться в самый тёмный уголок пещеры – ведь ей ещё никто не рассказал, где находится именно её место в этом мрачном месте.

Влажный воздух пещеры был пропитан запахом Астерия, который становился то слабее с каждым шагом, то наоборот охватывал всё вокруг. Изморозь шла, ведомая инстинктом: обнюхивала холодные камни, словно пытаясь вычитать в них отголоски прошлого, следы своего пребывания здесь. Но стены хранили лишь древние, неуловимые ароматы, чуждые ей. Лишь запах Астерия, как призрак, бродил по этому подземному дому, следуя за своим хозяином.

Когда Астерий начал показывать и рассказывать о логове, Изма невольно оглядывалась через плечо. Это место не вызывало у неё чувства уюта, оно не казалось ей домом. И словно в подтверждение мыслям, Астерий произнёс слова, которые лишь усилили её сомнения, потому что в них не хватало: "будь моей гостьей и чувствуй себя как дома". Эта фраза, такая простая, но такая неуместная, породила в ней рой вопросов:

— Почему "теперь"? И как долго продлится это "теперь"?.. — вырвалось, прежде чем она успела прикусить язык, отчего виновато опустила голову, осознав, что, возможно, ей лучше не знать ответов. Изгнанница? Предательница? Убийца? Кто знает, какие тайны скрывает её прошлое? Астерий, возможно, рисковал сейчас всем, укрывая её у себя. В конце концов, он же не задавал ей лишних вопросов, не требовал объяснений, на которые у неё, скорее всего, не нашлось бы ответов. Может, стоит перестать цепляться за слова?

— Прости… И спасибо. Ты очень щедр, — искренне поблагодарила она, и теплота благодарности отразилась в карих глазах.

Она подошла к аккуратно накрытому камню, где лежала еда. "Бери и ешь, сколько нужно!", — казалось, говорил этот жест. Разве мог так поступить тот, кто не знает, что такое настоящая забота о других? Изма с любопытством обнюхала предложенное, но когда увидела гримасу Астерия, невольно рассмеялась:

— Ты чего? Это же еда для щенят! —  весело воскликнула она, — Наверняка тебя так кормили твои родители, когда ты был совсем несмышлёнышем. Перемолотая пища хороша для малышей: помогает разработать пищеварительную систему и быстрее окрепнуть, служит в помощь тем матерям, у кого нет молока, ну и таким больным, как я...

Смех оборвался так же внезапно, как и начался. Откуда она знала такие подробности? Почему вид мясной каши не вызывал отвращения? Она принюхалась. Глаза Измы расширились. В голове закружились мысли о том, сколько усилий потребовалось, чтобы добыть этот дар. В каше чувствовался нежнейший привкус молока. Добыть молоко другого животного — это было не простое дело во всех смыслах. За таким ингредиентом приходилось охотиться, искать отелившуюся олениху или другую самку копытных, затем убить мать и очень осторожно, но быстро собрать молоко с вымени. Что ещё печальнее, детёныше тоже пускали в расход, — ведь он всё равно не выживет и будет долго и мучительно умирать от голода... Из телёнка то и делали ту самую мясную кашу — молодое, нежное и податливое мясо было идеальным для таких целей. Поэтому такой дар был редкостью, потому что это было не по-волчьи, но иногда другого выхода не было... А ещё из каши можно было делать мясные шарики, закладывая в сердцевину какие-нибудь целебные и полезные травы, тем самым пряча от щенят неприятный вкус.

— Ты хоть знаешь, сколько в ней ценности? — изумлённо протянула Изморозь, навострив уши. Теперь её удивляли не столько собственные познания, сколько безграничная щедрость Астерия. К тому же каша была свежайшего качества.

— У тебя, что, есть дети? Только не говори, что ты отнял у них еду?! — она отстранилась. — Я не могу принять такой дар! Это слишком! Лучше принеси другое мясо, я сама его разжую, а эту драгоценность унеси мелким — им нужнее...

Просить о другой услуге было неловко, но что ей оставалось? Астерий был единственной ниточкой, за которую она сейчас держалась, как волчата за материнскую грудь и тепло. Она быстро подошла к предложенной лежанке из оленьей шкуры и мха, и вновь ощутила, как накрыла слабая волна воспоминаний о доме, который она не помнила и не смогла уловить. Просто показалось до боли знакомым.
Немного покрутившись и потоптавшись на лежаке, словно примеряя размер или проверяя мягкость, она улеглась — и ей понравилось, потому что теперь сырость отступила от лап и боль немного утихла. Иза посмотрела на своего спасителя опять с благодарностью, махнув одобрительно хвостом.

— Почему ты так щедр? — проносились всё новые и новые вопросы в её голове. — Что ты знаешь обо мне?..

Эти вопросы, как тени, следовали за ней, но она не решалась их произнести вслух. Вместо этого Изма осмелилась спросить о другом:

— Как твоё имя, мой спаситель? — целительница решила, что теперь просто обязана запечатать это имя в памяти так сильно, чтобы никогда не забыть. А, немного обдумав, добавила, задумчиво наклонив голову:

— И почему ты меня всё время зовёшь "дорогой"? В чём моя ценность для тебя? Мы родня?

И снова зацепилась за слова, но в этот раз Изма не собиралась отступать от сказанного - это, вроде бы, не должно было принести каких-то страшных открытий. Но почему-то это слово сильно резало слух, так, словно…Чужое и отстранённое, не имеющее смысла, если не несло иное и не имело под собой именно ценности, значимости. Тогда это больше звучало как усмешка, навевающая о скрытой подлости и предательстве.