- Живая, - горько выдохнула, опустив голову на плечо наставницы, потерлась носом, разглаживая мех. Не такой жесткий, подумала Морошка, и из холода в жар бросило. Не поворачивался язык рассказать все, что делал с ней черноуст, ибо рассказать сродни признанию в том, что допустила и надругательство, и унижение, и боль. Позволила ему Морошка с грязью смешать все, что ценно раньше было, ни себя, ни семью, ни стаю не отстояла - все под него стелилась, ему одному нравиться старалась.. - Что значит жизнь, дорогая Хельга, когда все остальное отняли? Все равно, что волк с перекушенным позвоночником - жив, но жизнь ли это? Такого только добить из сострадания.
Волчица прислушалась к шорохам за пределами норы, навострила уши. По шагам бы узнала, что придет, по приказу, отданному Младшим. Прислушалась, огляделась затравлено, убеждаясь, что не ее это болотная нора и на улице дубравы раскинулись, а не истончившиеся сгнившие березки.
- Что я только не делала, Хельга, и сбегала, и голодом себя морила, и на него кидалась: надеялась, что убьет, колокольчик повесит - да что угодно, чтобы не видеть только его насмешливую морду, - ведунья зажмурилась, теснее прижалась, будто не было в мире другого источника тепла. Один мрак и холод кругом. - Все говорил: "Моя Морошка. Моя. Будь со мной и никто тебя не тронет", а потом, играючи, грозился, что отдаст меня Младшим, пусть, мол, развлекаются и кровь пьют, или в болотах утопит... И столько зла из него сочилось, что в какой-то момент сил бороться не осталось. Я привыкла... Но самое страшное даже не в этом: я ждала его в логове. Ждала и надеялась, что он не погибнет где-нибудь в очередной стычке, никто ему подлость не учинит, клыки не ранят, слова не обидят. Я Ладе молилась, чтоб жизнь его берегла, потому что... Потому что без него я бы стала ничьей, а значит - общей.
Князю с княгиней, вернувшись, Морошка рассказывала сухие факты. Где была. С кем. Видела ли кого из стаи еще. Много они вопросов задавали, но никому Морошка столь сокровенно не могла доверить. Даже матери никогда бы не призналась в своей слабости. Они счастливы, что она жива, и волчица улыбалась им вымучено, натянуто, только не огорчить бы лишний раз. Они ведь ее похоронили уже, пусть и тела не сыскали, и горевали, не меньше, чем она, просто Морошке некогда было думать о их горе,когда свое на пороге топчется. А теперь понимала, помалкивала больше, глаза счастливых родителей радуя. Жива, твердили все, а ведунья лучше б на болотах осталась и угасла там, честных волков не позоря.
- Я ждала его, я угождала ему.. И над шутками его жестокими смеялась, и словами ласковыми лелеяла, и... - она осеклась, проглотив подступившее к горлу рыдание. - Не могу я не винить себя, Хельга. Не могу. Другая бы бросилась гордо на клыки кадаврам, и не лежала бы здесь с душой раскроенной. Я уж не знаю, не помню, когда врала ему, когда правду говорила - все смешалось. Я едва ли не в любви ему клялась и верности вечной... А он.. Он... - задохнулась, не сдержав слез и вытерла их лапой. - А он пользовался этим, наслаждался, как... Как будто никогда раньше ему никто слова доброго не сказал. "Сильному сдаться - не слабость," - приговаривал, а сам... Сам... Младшие раз меня покусали, а потом от них одни головы остались. Подарки у него такие. Мне... Мне его жаль. Но почему? Можно ли жалеть того, кто творит такое? Что со мной не так, Хельга? Подскажи, научи.
Зарылась лбом в густую шерсть наставницы, послушала предложение и выдохнула горько. Ничего не предложила из того, что мать с отцом уготовили бы. Никакие женихи не нужны были Морошке - это раньше она, глупая, все о любви мечтала, о судьбе легкой, о материнстве. О простом женском счастье - ничего ей не нужно было, а теперь... Теперь куда не посмотрит, всюду на сочувствующий взгляд наткнется. Понимают, говорили, не осуждают. Но кто бы из них в пример привел плен у Древнего, который и света белого не видел.
- Зачем? Думаешь, мне стоит уйти? - спросила тихо. Голос дрогнул. - Стая меня, такую, не примет? Изгонит?
Отредактировано Морошка (11.11.2024 17:37:10)
- Подпись автора
повяжи мне лентой глаза, повяжи,
чтоб случайно тебя не могла приворожить